Отто Шмидт
Шрифт:
Я смотрю на Владимира Ивановича и по его фигуре, ставшей сразу какой-то странно неподвижной, понимаю, что моя догадка верна: это обломился конец гребного вала, и мы потеряли винт, который лежит на дне морском… Мы ничего не можем сделать, и никакой аврал нам не поможет» (Визе, 1946, с. 138–140). Это был удар для всех, находившихся на борту, причем на пороге желанной цели. Глядя из нашего времени, несложно представить, что может ожидать плавсредство, лишенное самостоятельного движения на исходе навигации в водах Чукотского моря. Для последующего развития событий важно, что люди не согласились с положением, на которое их обрекла Арктика. Это в высшей степени важно для понимания характера полярника всех времен.
Было, однако, еще одно обстоятельство, о котором на борту судна мог догадываться только Владимир Юльевич Визе. Действительно, возможности его прогноза на ледовую обстановку по маршруту плавания были уже исчерпаны. В то время не существовало понятия «природная система».
Оценивая обстановку на судне, Кренкель высказался так: «Мы оказались в совершенно безвыходном положении. Ни о каком ремонте не могло быть и речи. Никаких вариантов на будущее не возникало. С юмором висельников мы называли наш ледокол домом отдыха с паровым отоплением или самым совершенным буйком для изучения полярных течений» (1973, с. 231). По такому случаю в кают-компании под звуки расстроенного пианино распевались куплеты на мотивы популярных оперетт:
Плыви мой челн, По воле волн, Куда несут Тебя ветра… Плыви туда, Моя баржа, Где нету льда — Ты без винта…Или:
Помнишь ли ты, Как счастье нам улыбалось, Думы одни Все в Уэлене они. Видел ли ты Мыс Дежнева в тумане…и т. д.
«Тлетворное влияние Запада» не оставалось без достойного ответа традиционалистов на мотив из «Садко»:
Солнце красное, Солнце ясное, Растопи ты льды окаянные, Окаянные, восьмибалльные. Мы не сами идем, Нас теченьем несет К Сердце-Каменю Иль к Архангельску. Ты застав его течь, К мысу Дежнева…Со своим репертуаром на мотив «Конная Буденного» выступала комсомолия:
Никто пути пройденного У нас не отберет, А баржа ледокольная Вперед-назад плывет…Несмотря на эклектику в части вокальных стилей, всех исполнителей отличала устремленность к Берингову проливу. Как конкретно оценивал создавшуюся ситуацию начальник экспедиции на тот момент, история не сохранила, но, со всей очевидностью, он не пытался ввести народное творчество в струю некоего административного единомыслия. По мнению Громова, принимавшего участие в этом своеобразном веселье, Шмидт даже стимулировал его своими советами.
На фоне прекратившей борьбу со льдом Особой Северо-Восточной экспедиции, отчаянная борьба экипажа «Сибирякова» порой напоминала последние судороги, и тем не менее люди на его борту не сдавались. Пока из кают-компании доносились весьма мрачные или, наоборот, чересчур лихие припевы, Визе ломал голову в попытках оценить возможности вероятного дрейфа, ловя на себе порой испытующие взгляды капитана и начальника экспедиции.
Действительно, от мыса Сердце-Камень к Берингову проливу были признаки не слишком интенсивного прибрежного течения общим направлением на юго-восток. Это течение — если оно только существовало, на что надеялся ученый, — могло вынести беспомощное судно на чистую воду при отсутствии противных по морской терминологии, то есть встречных с точки зрения горожанина, далекого от морских проблем, восточных ветров. Наблюдения с борта показали, что при скорости этого то ли желаемого, то ли реального течения 0,5 узла можно было оказаться в Беринговом проливе спустя неделю! А пока, 19 сентября, геолог В. И. Влодавец пытался визуально «изучать» состав пород в обрывах мыса Сердце-Камень (ради которых он отправился в плавание) с расстояния всего около кабельтова (менее 200 метров), вспоминая русскую поговорку — близок локоток, да не укусишь… Громов с палубы отметил не только медленное смещение судна относительно берега, но и его неспособность управляться, когда льды распоряжаются его корпусом по своему усмотрению, разворачивая его то носом, то кормой по направлению движения, тем не менее в желанном направлении. Требовалась хоть какая-нибудь, но помощь со стороны. Однако «Совет», так и не добравшийся до острова Врангеля и потерявший задний ход, реально не мог ее оказать. «Литке», также получивший повреждения, был напрочь связан собственными судами, которым угрожала зимовка. Надежды вызвать помощь из Владивостока также не было — она не успевала прийти до начала ледостава. Используя «Совет» в качестве ретранслятора, удалось связаться с рыболовецким тральщиком «Уссуриец» в Берингом море. Его капитан С. И. Кострубов выразил готовность оказать помощь и с этой целью 20 сентября обещал прийти в бухту Провидения, чем вызвал скептические замечания Воронина:
«Неужели вы думаете, что тральщик, не приспособленный для плавания во льдах, а тем более тяжелых, сможет пробраться к «Сибирякову»? Нет, уж извините, но к чистой воде нам придется добираться самим…»
В это время окрестные ландшафты с палубы «Сибирякова», по описанию Громова, были способны убить надежды самого отъявленного оптимиста: «Жуткая обстановка. Кругом нас — бесконечные торосистые поля, без намека на какую-либо полынью или разводье. Мы попали в заколдованный круг, из которого потеряли надежду выбраться. Время от времени нас подтаскивает к выходу на чистую воду, но по ночам неизменно возвращает обратно, изо дня в день возвращая все дальше на запад. Словом, шаг вперед, два назад. Вот в такой-то безнадежной обстановке заканчивал свой исторический поход «Сибиряков» (1934, с. 228). Неудивительно, что среди участников все чаще и чаще начинал обсуждаться вопрос о зимовке, не сулившей ничего хорошего, поскольку шансы оказаться в Центральном Арктическом бассейне на судне, потерявшем возможность двигаться и управляться, никого не радовали.
Медленный дрейф в нужном направлении продолжался, увы, только трое суток до траверса мыса Икигур. Затем задули восточные ветры, вновь, уже 25 сентября, притащившие беспомощное судно к мысу Сердце-Камень, после чего любители предсказаний на палубах и в кубриках словно прикусили язык, а геолог Влодавец перестал любоваться пейзажами осточертевшего мыса. Однако «восточный ветер имел и хорошую сторону. Он дул с больших пространств открытой воды к северу от Берингова пролива и нагнал теплого воздуха, под влиянием которого молодой лед стал быстро раскисать. Начавшийся дождь также способствовал таянию льда. Барометр упал очень низко, и я надеялся, что, как только он начнет подниматься, мы снова получим попутный норд-вестовый ветер. От силы и упорства этого ветра должен был зависеть вопрос, зазимует «Сибиряков» или нет… Барометр стал подниматься, и, как я и ожидал, вскоре после этого подул ветер с северо-запада. На следующий день (27 сентября) ветер достиг силы 4 балла, и вокруг ледокола стали образовываться большие разводья. За все время дрейфа таких больших пространств открытой воды мы еще не видели. «Черт побери, хоть паруса ставь!» — подумал я и пошел поделиться своей мыслью со старшим штурманом». (1946, с. 147–146). Кренкель также подтверждает, что «…первым человеком, которому пришла мысль в голову поставить парус, оказался Владимир Юльевич Визе. Он высказал эту идею старшему помощнику. Через несколько часов все шесть угольных брезентов и столько же шлюпочных парусов были подняты на мачтах «Сибирякова». Под черными парусами со скоростью девяти миль мы снова двинулись на восток» (1973, с. 232).
Представить подобное для ледокольного судна довольно трудно, но Воронин на предложение ученых и своего старпома отреагировал положительно, хотя и в… несветской форме: «На пальце бородавка — и то прибавка»… При виде парусов, остряки из твиндека и кают-компании тут же переименовали «баржу ледокольного типа» в «летучего голландца». Самое главное — неуправляемое судно с парусами из черных от угля трюмных брезентов и белых шлюпочных «ветрил» получило, к удивлению людей, движение. Тем временем скромный траулер, используя каждое разводье, не прекращал попыток приблизиться к аварийному судну, хотя смелость капитана Кострубова была вознаграждена не сразу. 26 сентября суда находились друг от друга примерно в 50 милях.
Спустя двое суток это расстояние сократилось до 13 миль, и вахтенные на обеих судах обшаривали окулярами биноклей пространство торошенных льдов в надежде разглядеть силуэты друг друга. Вечером при очередной радиосвязи Кострубов сообщил: «Лед у нас восьмибалльный, нам неподходящий, но, надеюсь, Отто Юльевич, скоро пожать вам руку…» С наступлением ночи на мачте «Сибирякова» зажгли факелы и в ночном мраке где-то в желанном направлении небо озарили вспышки ракет под крики «ура»! изнемогавших в своем ожидании сибиряковцев…