Отто Шмидт
Шрифт:
На взглядах и планах самого Отто Юльевича на новом поле деятельности, несомненно, отразилось приближение военной угрозы. Поэтому он считал, что «…конечный результат не всегда есть напечатанная книга… Типическим становится другое: забота о внедрении в практику результатов научных достижений — иногда в форме труда, иногда в форме учебника, практического руководства, инструкции… Практика есть высший критерий истины… Мы практикой проверяем истинность той или иной теории. Внедрение есть наиболее близкий первый критический прием такой проверки практикой…» (Архив АН СССР, ф. 496, on. 1, д. 232, л. 1). Отметил он и такое обстоятельство: «У нас институты некоторые на прошлом активе допустили ту ошибку, что включили в списки (руководства. — В. К.)исключительно членов партии. И хотя, естественно, члены партии должны быть активнее, но и среди беспартийных у нас есть замечательные люди, участие которых на активе было бы очень существенным. Очень важно, чтобы голоса беспартийных
Один из таких беспартийных активистов, пожилой В. И. Вернадский (выдвинувший идею ноосферы), обратил внимание Шмидта на неудовлетворительное состояние приборной базы. Оно не позволяло экспериментировать на необходимом уровне, чтобы контакт науки и практики «…стоял на уровне современного знания. Это планирование должно быть поставлено так, чтобы в нашей стране мы могли бы строить приборы и имели бы в своем распоряжении… все необходимые орудия научной работы» (Архив АН СССР, ф. 518, оп. 3, д. 1870, л. 15).
Сугубо советские реалии научной жизни диктовали, однако, свое. 30 октября 1940 года в здании Президиума Академии наук на Большой Калужской состоялось собрание коммунистов-академиков по подготовке плана работ на будущий 1941 год. На нем распоясавшиеся сторонники Лысенко потребовали исключить из плана работы по «формальной генетике». Спустя несколько дней на общем собрании Академии наук Шмидт поставил собравшихся в известность о мнении коммунистов. Но Отто Юльевич сделал это в столь осторожной форме, что спровоцировал бешеную реакцию верного сталинского выдвиженца А. Я. Вышинского, получившего мировую известность в качестве прокурора на процессах в годы Большого Террора. Едва ли этот, с позволения сказать, столп советской юридической науки, «изыскания» которого, как осторожно сказано в позднейших официальных изданиях, «привели к серьезным нарушениям в области права и практике применения закона», что-либо понимал в проблемах биологии и тем более ее достаточно узкого раздела, посвященного образованию видов. Однако он в самой категорической и отнюдь не академической форме, как утверждает В. Сойфер (1993), потребовал устранить из документов любое упоминание о «преступной генетике» и вел себя на академической трибуне с таким остервенением, что Отто Юльевич, слушая его, на глазах высокого научного сообщества упал в обморок. Судя по воспоминаниям участников высокого собрания и некоторым документам, Отто Юльевичу потребовались услуги медиков, после того как сталинский фаворит пригрозил присутствующим очередными репрессиями. Они и без напоминаний знали, почему среди них отсутствует член-корреспондент авиаконструктор А. Н. Туполев или академик-генетик Н. И. Вавилов… Реакция нового вице-президента на перспективу оказаться в роли подручного при палаче оказалась столь очевидной, что о ней, несомненно, было доложено кому следует…
Даже на новом посту Отто Юльевичу часто давали понять, что его «грехи» в прошлой деятельности не забыты. Об этом свидетельствует документ, вышедший из недр Главсевморпути, очевидно, с подачи Папанина и в связи с приближавшимся спуском на воду нового ледокола на верфях Николаева: «Учитывая, что О. Ю. Шмидт не пользуется авторитетом среди моряков и полярников Главсевморпути, наименование ледокола его именем не будет мобилизовывать на выполнение задач, стоящих перед Главсевморпути решениями XVIII съезда ВКП(б). Это наше решение является выражением единодушного желания всей армии советских полярников и особенно моряков арктического флота». Как уже говорилось, новый ледокол получил название «Микоян».
Вернемся к научно-организационной деятельности вице-президента на своем посту. Особое внимание он уделял в то время плану деятельности Академии наук на 1941 год. Этот план, по мнению самого Отто Юльевича, должен был представлять «…официальный государственный документ, где изложены требования страны, социализма, адресованные науке. Президиум Академии наук обратился к народным комиссариатам (министерствам по терминологии тех лет. — В. К.)и центральным учреждениям с просьбой сформулировать стоящие перед ними научные проблемы, в разрешении которых им могла бы помочь Академия наук» (ф. 496, оп. 2, д. 350, л. 1–3). На основе полученной информации было намечено к разработке 75 проблем, утвержденных общим собранием Академии наук, — с необходимым финансовым и кадровым обеспечением.
Тем не менее дела в главном научном штабе страны шли не лучшим образом. Это и было отмечено в дневниковых записях Вернадского от 1 мая 1941 года: «В Президиуме, который завален работой с плохим, почти негодным аппаратом, не справляются с делами… Комаров… в ссоре со Шмидтом… Шмидт его явный враг». Разумеется, до бесконечности такое положение продолжаться не могло.
Великая Отечественная война 1941–1945 годов внесла свои коррективы в работу Академии наук. 23 июня 1941 года на выступлении в особняке академии в Нескучном саду Шмидт заявил: «…На повестке дня один вопрос — война, нападение фашистской Германии на нашу страну… В эти трагические дни, когда земля заливается все новыми потоками человеческой крови, Академия наук обращается ко всем ученым мира, ко всем друзьям науки и прогресса с призывом: сплотить все силы для защиты человеческой культуры от гитлеровских варваров… Эта решительная борьба будет концом фашизма, его крахом» (Матвеева, 2006, с. 187).
2 июля 1941 года он был назначен уполномоченным Совета по эвакуации Академии наук СССР, а уже 16 июля состоялось правительственное решение о переезде Академии наук в Казань, которая была выбрана в значительной мере из-за развитой промышленной базы. Это позволило бы сократить путь научных разработок от академических институтов в производство. 19 июля, отдав необходимые распоряжения (буквально за несколько дней до первой бомбежки Москвы немецкой авиацией), Шмидт вылетел в Казань с целью начать прием первых эвакуированных на месте будущей «дислокации». В обстановке тех дней подобная работа становилась очень непростым делом.
«В современной сложной обстановке предположения и директивы о переводе частей академии несколько раз менялись, — информировал президента Комарова его ближайший помощник, — вследствие чего мои телеграфные донесения заключали в себе немало противоречий. В конце концов положение определилось… Сюда переведены пока около 1100 сотрудников вместе с членами их семей — около 2800 человек. Это количество удается разместить, но с каждым прибывающим эшелоном размещение становится все более и более трудным… Одной из таких забот был прием эшелонов с людьми таким образом, чтобы ни одного дня люди не оставались без крова. Мне пришлось закупить первоначально более 1500 кроватей с матрацами и расставить их в аудиториях университета, которые служили у нас своеобразным эвакопунктом для расселения сотрудников по общежитиям и квартирам» (Архив АН СССР, ф. 277, оп. 4, д. 1615, л. 5–7). А еще надо было заботиться об элементарном обеспечении питания в условиях карточной системы, о налаживании бытовых условий, включая санитарию и гигиену, — чтобы не возникло эпидемий, хорошо знакомых Шмидту по годам Гражданской войны. Со стороны эта прозаическая деятельность недавнего героя Арктики порой производила на непосвященного странное впечатление, особенно в редкие минуты отдыха и необходимого уединения. «Ночью во дворе здания университета большими шагами, сутулый и высокий, в сером как ночь плаще, точно измеряя длину двора, ходил Отто Юльевич Шмидт. Временами он взглядывал на небо, усеянное звездами, и тогда мысль его о переживаниях, связанных с событиями Отечественной войны, перекидывалась на вопросы больших научных обобщений», — ссылается Матвеева (2006, с. 189) на воспоминания одного из участников событий.
В более позднем документе Шмидт приводит целый ряд деталей, характеризующих коллизии, с которыми ему приходилось считаться: «В первую очередь СНК поручил вывезти институты физические, химические, механические, назначив местом эвакуации г. Казань. Туда же по решению правительства должны были бы отправиться академики и члены-корреспонденты. В. Л. Комаров отказался выехать в Казань, решив остаться в Москве. Спустя некоторое время он собрался в курорт Боровое, но по дороге внезапно оказался в Свердловске и решил там поселиться. Создалось очень неясное положение в АН. Аппарат президиума находился в Москве. Мы предлагали оставить президиум в Москве, но т. Шверник указал нам: в Казани должна быть АН. Неожиданное переселение Комарова в Свердловск очень нас беспокоило, я написал ряд писем и телеграмм с просьбой переехать в Казань, но Комаров стоял на своем и получил, наконец, разрешение правительства остаться в Свердловске. С разрешения СНК и согласия Комарова в конце сентября в Казани был созван пленум президиума. Комаров не приехал. Пришлось нам, вице-президентам, целиком взять руководство на себя. В это время развернулась работа АН — «все для фронта». Коллектив ученых работал с громадным подъемом» (Архив АН СССР, ф. 496, оп. 2, д. 352, л. 1). Свердловск с его промышленной базой к тому времени становился центром танкостроения, не случайно там обосновался виднейший теоретик и практик металлургии академик Бардин, и, видимо, это обстоятельство учитывалось престарелым президентом Комаровым. Он считал, что путь от науки к практике легче осуществлять в Свердловске. Вместе с тем его научный штаб во главе со Шмидтом остался в Казани, и такое раздвоение не могло не сказаться на работе Академии наук.
Биографы Шмидта единодушно отмечают его вклад в будущее торжество нашего оружия, задолго до победного мая 45-го. «Все науки… работали для фронта. И дали замечательное оружие, исключительные приборы, новое сырье» (Петров, 1959, с. 150). «В начале Великой Отечественной войны Шмидт… фактически руководил эвакуацией важнейшего для страны и ее обороны научного центра. Объем организационной работы у вице-президента возрос во много раз. Политическая ответственность за спасение и дальнейшее быстрое развитие работ научного центра — огромная. В памяти встают первые дни эвакуации в Казани — всех разместить, согреть, накормить. Отто Юльевич проявляет заботу о каждом человеке, интересуется всем, вплоть до мелочей. Вести с фронта шли все тревожнее и тревожнее — враг подходил к Москве, наступили тревожные дни октября 1941 года Именно в это время теплота Отто Юльевича по отношению к людям, готовность помочь, внимание к их нуждам, в сочетании со спокойствием и выдержкой, поразительно хорошо влияли на окружающих, поддерживали их бодрость и надежды» (Яницкий, 1959, с. 42).