Ответная угроза

Генрих

За командой прекратить огонь следует двойное продвижение. В леса по бокам дороги входят лыжные батальоны, продвигается и колонна до «нетронутого» участка. Время от времени по придорожным кустам лупят танковые пулемёты. Мы не оставляем возможным засадам ни одного шанса. И двигаемся достаточно быстро. Рассекаем Карельскую группировку на две части.

Настоящий ужас начинается ближе к ночи, здесь зимняя ночь наступает очень быстро. Когда мы наткнулись на крупную группу войск и мой отец поднял в воздух большую авиацию.

— … — потрясённый Яшка бормочет что-то похожее на «эйзе тахат». Еврейский мат?

Я-то даже материться не могу, внутри будто застыло всё. Словно те кислородные бомбы, упавшие в паре километров от нас, и меня примораживают.

Зона сплошных пожаров это жутко. Финны думали, что удары «катюшами» — самый страшный привет от русских. Как оказалось, всего лишь цветочки. Лес, родной дом для финнов, их укрытие и грозный помощник в войне, вдруг становится огненной ловушкой.

25 января, воскресенье, время 20:05.

Подмосковье, «Ближняя» дача Сталина (Кунцево).

— Может, ещё прогуляемся? — предлагаю Сталину, когда он поворачивает к крыльцу. Соглашается.

— Пять минут можно… война заканчивается, товарищ Павлов.

— Да, Иосиф Виссарионович. Война заканчивается и наши дети живы, — не только про наших с ним говорю, вообще, об очень многих молодых людях, оставшихся в живых. В отличие от другого варианта, когда почти целиком погибло поколение двадцатых.

— Наши дети живы, — задумчиво повторяет Сталин. Яков в этой реальности получил тяжёлое ранение в начале войны и был комиссован.

— Надо думать, что делать дальше. Для этого вас и пригласил.

Дойдя до леса в очередной раз, разворачиваемся обратно.

— Чем бы хотели заняться после войны, товарищ Павлов?

— Белоруссией, Иосиф Виссарионович, — разок позволил себя так называть, я и продолжу. — Вопросы трофеев, контрибуций и репараций многие понимают слишком приземлённо. Генеральная линия должна быть другой. Белоруссию хочу сделать в этом деле застрельщиком. Географически удобнее.

— И какой же? — глаза вождя вспыхивают неподдельным интересом.

— Надо снять с Германии, Австрии, Чехословакии современные технологии. По всем отраслям. У них очень высокая промышленная культура, хорошие инженерные школы. Не только в производстве оружия. Продублировать или даже вывезти какие-то заводы достаточно просто. Индустриальную культуру, которой в Европе уже лет сто, перенять намного сложнее. Создать инженерные школы тоже непросто. Вот я и хочу этим заняться. Это должно стать нашим главным трофеем.

— А кто займётся армией? Кто будет наркомом обороны?

— О-о-о, товарищ Сталин, — перехожу на официальное обращение, мы заходим в дом, — таких генералов у нас сейчас вагон и маленькая тележка. Выбирай — не хочу.

— И кто же это? — мы уже раздеваемся в большой прихожей.

— Никитин, Анисимов, Рокоссовский, Конев, Василевский, Ватутин…

— Жукова в этом списке нет? — хитренько улыбается Сталин. Мы уже в общей комнате и остальные гости к нам прислушиваются.

— Жуков, Кузнецов Фёдор Исидорович, мой Кузнецов, Коробков на подходе. Им ещё опыта набраться надо. Но самой лучшей кандидатурой для мирного времени будет Богданов. Он у меня главный специалист по обучению войск и приведению их в боевую готовность. Как раз то, что нужно.

Все внимательно слушают, Сталин кивает, хотя соглашаться не спешит. Пусть думает. Мне тоже нужно подумать о своём выездном мобильном штабе. Чтобы мог приехать на любой фронт со своими людьми и моментально включиться в работу. По всем направлениям. Мне специалистов по двум ключевым областям не хватает, разведка с авиасоставляющей и контрразведка.

Но собрал нас Сталин вот для чего. Как в детском стишке: мы делили апельсин, много нас, а он один. По вводному слову Сталина понимаю, что речь пойдёт о послевоенном устройстве Европы и нашему месту в нём.

— Давайте вместе подумаем, товарищи.

— Коммунистов надо к власти приводить, — без разбега бухает Каганович. Микоян одобрительно улыбается.

— Если они там есть, коммунисты… — отзываюсь скептически.

— Считаете, что нет, товарищ Павлов? — Сталин смотрит с некоей строгостью во взоре.

— Не знаю. В Польше их как-то не чувствуется. В Чехословакии тоже, — ощущая на себе требовательные взгляды, поясняю. — Если бы существовали коммунистические организации, в подполье разумеется, то мы бы видели акты саботажа, диверсии и так далее. Ни про что такое не слышал ни разу. Если нет действий, значит и действовать некому.

— Гейдрих был убит в Чехословакии, — замечает Власик.

— Кем он был убит? — скептически хмыкаю. — Английской резидентурой. Да, это были чехи, но не коммунисты.

— Значит, создадим компартии на местах, — настаивает Каганович.

— Легко и просто, — так же легко соглашаюсь, — только это будут опереточные партии, не настоящие.

— Пачиму вы так говорите? — вмешивается посмурневший Сталин.

— Возьмём нашу партию, товарищ Сталин. Сначала мы боролись с царизмом, свергли Временное правительство, взяли власть, отстояли её в гражданской войне, построили Советское государство. Всё сами, понимаете? А с этими что? Мы освободим их, наведём порядок и преподнесём им всё на блюдечке. И кто они после этого будут? Соратники? Нет. Они станут иждивенцами и нахлебниками. И ценить то, что им досталось даром, не будут.

— И что вы предлагаете, товарищ маршал? — Каганович, кажется, обиделся.

— Предлагаю пока решить, что и как мы забираем под себя. Какие страны…

Долго мы всё обсуждали. Примерно до двух часов ночи. Каждый продвигал своё. Я продвигал идею опоры на Германию. Во-первых, там была сильная коммунистическая партия. Сейчас от неё мало что осталось, но по крохам можно что-то собрать. Добавить пропаганду и дисциплинированная нация дружно повернёт от нацизма к коммунизму.

— Во-вторых, товарищи, Восточная Европа часто и подолгу лежала под немцами. В течение нескольких столетий. У них национальное самосознание сформировано на рефлексе подчинения немцам. Австрия — те же немцы. Чехословакия, Венгрия, Румыния, Словения, Хорватия привыкли считать немцев народом высшего сорта. Для них немецкий нацизм… короче, в этих странах он никакого удивления не вызвал. Всё давно знакомо.