Овидий в изгнании
Шрифт:
— Свою работу надо любить, — обобщенно заметил Денис Иванович. — Иначе это ведет к многочисленным неврозам.
— Ну, значит, вы меня понимаете. Будем мерить.
Они разворошили бинт и начали мерить. Через некоторое время они заметили, что мерить им нечем.
— Ну, тут можно как, — раздумчиво сказал Денис Иванович. — У меня в талии ровно метр. Я, правда, в последнее время не следил за собой… ну, может, метр пять, не больше. Закрепить булавкой и наматывать. Ровно сто двадцать раз. Только медленно, а то голова закружится. Мне ехать еще.
Старшина подумал.
—
Он положил край бинта на землю и придавил его носком.
— Разматывайте, Денис Иванович.
Тот с концом бинта пошел вдоль шоссе. Белая марля между двумя людьми, странно сведенными судьбой, а теперь начинающими медленно расходиться на ее незримом поводке, выгибалась парусом в сторону щетинистых полей и беспорядочно плескалась, как гуси-лебеди в лесной заводи.
— Придавливайте камушками его! — кричал старшина. — Через каждые десять-пятнадцать метров!
Но Денис Иванович отмотал за пределы слышимости.
Произнося всякие слова, старшина, предельно вытянувшись относительно носка на бинте, подобрал в радиусе, очерченном его послушным телом, горстку щебенки, высыпал ее на подотчетный хвост бинта и пошел в сторону Дениса Ивановича. Выяснилось, что насчет десяти-пятнадцати метров тот догадался самостоятельно. Длинный бинт, способный в случае чего остановить фонтанирующую кровь Дениса Ивановича, вился, придавленный где монтировкой, где ботинком, вдоль поворота трассы, как мировой змей, и проезжавшие мимо совершали много нарушений, будучи увлечены этим зрелищем.
— Теперь так, — распорядительно сказал Сидорово-Выдрин. — У меня шаг — метр пятнадцать, это точно. Это стандартный правоохранительный шаг. Я пойду вдоль бинта. Если в нем действительно сто двадцать метров, как вы заверяете, это будет сто четыре и три десятых шага. Чтобы не было претензий с вашей стороны, я готов засчитать сто четыре.
И он двинулся вдоль бинта. Денис Иванович постоял, глядя на его уверенную фигуру, а потом, опомнившись, побежал вдогонку. Сидорово-Выдрина он застал на том конце. «Сто пять, — сказал тот и позволил себе человеческую улыбку. — Умрите, Денис Иванович, лучше не обмотаетесь». И Денис Иванович ответил ему той же улыбкой. «Пойду, — заторопился он. — Там ботинок мой». Он убежал, вернулся с ботинком, на ходу сматывая посеревший бинт, и стал на исходную.
— Это у вас йод. Не выветрился? Нет, — ответил старшина самому себе. — Это у вас от головы, а тут от ног. Вы хорошо экипированы. А от угревой сыпи у вас… хорошо, вижу. Сердечно-сосудистые и урология хорошо представлены, — сделал он вывод, — но отсутствие каких бы то ни было гинекологических средств вызывает у меня обоснованное беспокойство.
— Вот молоток есть, — предложил Денис Иванович, чувствуя свою слабину, но желая загладить ее предупредительностью, и не остановился перед тем, чтобы показать молоток.
Старшина молоток отверг.
— Не поможет, — сказал он. — А, кстати, слоновость? Чем вы боретесь в пути со слоновостью?
— Это как? — осторожно спросил Денис Иванович.
Гаишник показал.
Денис Иванович, сказав в сердце, что он ждал от слоновости большего, отодвинулся от Сидорово-Выдрина, поскольку тот занял на шоссе много места, и признался, что таких помех в пути он не предвидел.
— Как же так? — всплеснул Сидорово-Выдрин чудовищными руками. — С такой, признаться, беспечностью… а ведь болезнь-то, она ждать не будет! Она не скажет: «Денис Иванович сейчас в пути, так я подожду, пока он заедет в какой-нибудь мотель или придорожное кафе»! Нет, не скажет она такого! Она коварна и нагрянет! А фантомные боли — их, я надеюсь, вы предусмотрели?
Но по лицу Дениса Ивановича угадывалось, что, укладываясь в дорогу, он наплевательски отнесся к перспективе фантомных болей.
Лицо старшины сделалось горьким и официальным. Не вдаваясь в ненужные более разговоры, он достал блокнот учета придорожных преступлений и, одновременно записывая в нем свои слова для недоверчивого потомства, отчеканил:
— За отсутствие средств борьбы с фантомными болями…
— Это тост? — шаблонно пошутил Денис Иванович, не сумевший реабилитироваться после молотка, и сник, поняв свою несостоятельность.
— …я вынужден вас, Денис Иванович, наказать. Я не позволю вам отсюда ехать, а вашу машину мы эвакуируем.
Денис Иванович, не поверив, что он это слышал, просил повторить.
— Вы это слышали, — резюмировал Сидорово-Выдрин. — Сейчас придет эвакуатор. Я сделаю такие распоряжения. — И достает телефон.
Тогда тот: ну, коли на то пошло, и я хочу сделать один звонок.
— Это ваше право, — замечает старшина. — Мы же в свободной стране. Здесь каждый вправе звонить, сколько считает нужным как человек и гражданин.
И вот один, поднеся руку козырьком ко лбу, в ожидании смотрит на запад, а другой с изумленьем глядит на восток.
И вот замаячила черная точка с той стороны, куда глядели глаза старшины, все ближе и ближе, и вот уж в ней различимы черты эвакуатора, — а с той стороны, куда, до боли напрягая очи, глядит Денис Иванович, ничего не видно.
И вот подъехали. Черный крюк, подобный крюкам в мясном ряду, на которых готовятся повиснуть, радушно позируя шумливой толпе малых голландцев, распахнутые до позвоночника свиные туши, — живописный крюк увесисто покачивался то килевой, то бортовой качкой, и когда эвакуатор тормознул и дал задний ход, из него выказались два заинтересованных лица работников эвакуационной службы.
— В эвакуацию, значит, — откомментировали они свое появление, адресуясь к Денису Ивановичу как стороне, нуждающейся в сострадании. — Дан, значит, ей приказ в другую сторону. Ну, провожай, солдат, зазнобу. Старшина, отзынь на сторону, кубатурой работу застишь.
— Мужики! — вдруг решившись на что-то, былинно сказал Денис Иванович. — Значит, не ехать мне больше?
— Не ехать, — охотно согласились люди эвакуатора.
— А как же, мужики, — ведь часу не прошло, выходил я из дому, думая: эх, поеду я… по воле вольной поеду! Так как же, мужики?