Овраги
Шрифт:
На выручку Емельяна Роман Гаврилович бросился, как был, в домашних валенках — чоботах с обрезанными верхами, похожих на боты. Надежные бурки остались на печи. Ноги и чоботы, зарытые в сено, медленно, но верно цепенели. И варежек не было. Приходилось греть руки в рукавах, а вожжи держать под мышкой.
Надо бы воротиться домой, утеплиться да взять наган. Но повернешь назад — наткнешься на пулю. Подумав, Роман Гаврилович решил дотянуть до Хороводов. Там проживал знакомый, партизан гражданской войны, товарищ Кусков. У него наверняка найдется на время тулуп.
Хорошо еще, что
Чем больше удалялась Сядемка, тем сильнее трепетало и оживало дальнее зарево.
Конь взлетел на взгорок. Открылись Хороводы. И Роман Гаврилович увидел — по селу гуляет пожар.
У околицы выскочили караульные. Один неловко стаскивал винтовку, другой внезапно раскинул руки перед мордой коня. Жеребец рванул вбок, но оглобля достала ретивого и, похоже, хмельного сторожа. Он упал ничком на обочину, а крыло розвальней отшибло его еще дальше.
Выстрела можно было не опасаться. Улица шумела, как в сочельник. Люди бестолково галдели. Мужик остервенело тянул упрямую корову, а его хозяйка металась вокруг и кричала:
— Да это не наша! Не наша!
Изба председателя горела. Вокруг блестели алые лужи. Бумажный пепел порхал в раскаленном воздухе. Далеко воняло тлеющим кизяком. С соседнего сарая капало. Угол кровли уже занимался. На соломе играли резвые, как котята, язычки пламени. Через три двора весело, словно дрова в печи, пылало правление колхоза. Тушить было некому. Люди торопились к бывшей церкви. Там взломали дверь и растаскивали зерно. Драки происходили бурные. У паперти валялись люди. Живые или мертвые, неизвестно.
Медленно проезжая в толпе мимо церкви, Роман Гаврилович увидел арестованных красноармейцев. Их было шестеро. Белея в ночной темноте исподним, шли связанные вожжами ребята. Они, видно, так же, как и Роман Гаврилович, не понимали, как такое возможно в эпоху сплошной коллективизации, когда бедняки и середняки повсеместно громят кулачество и идут в колхозы целыми селами и волостями. Конвоировали плененных бедняки, вооруженные топорами и вилами. А перед строем кривлялся бывший партизан Кусков и подбирал на гармошке что-то похожее на «Камаринскую».
Роман Гаврилович вспомнил о своем нагане, пригревшемся в доме под подушкой, поиграл желваками и больно хлестнул Гнедка. Удивленный конь рванул, прохожие, матерясь, шарахнулись, и под полозьями шибко захрустело рассыпанное в колее жито.
Тучи густели. Пошел снег. Видно стало хуже. Гнедок, сбавив ход, выскочил на пустынную насыпь. Роман Гаврилович обрадовался, да ненадолго. Впереди на большаке копошились люди и слышалась гугнивая команда Дуванова.
О том, чтобы съехать под откос на заболоченный кочкарник, нечего было и думать. Разменяют наверняка. Ставить свою жизнь на кон, пока товарищи заперты
— По коням! — заорал Дуванов…
И только когда насыпь незаметно перешла в выемку, затихла беспорядочная пальба и Роман Гаврилович начал соображать.
А произошло вот что: хороводовские бунтовщики копали траншею, чтобы преградить путь районному транспорту. Могучий жеребец не только перескочил яму, но и вызволил дровни и спас хлеставшего его ни за что возницу.
Выемка кончилась. Шершавый ветер приклеивал к уху воротник. Мятой простыней стлалась снежная равнина. «Ничего, — подумал Роман Гаврилович, — до сельсовета дотяну, оденусь потеплей». До сельсовета, размещенного в двадцати верстах от Хороводов, населенных пунктов не было. Да и большак заметало. Местами дорога угадывалась только по еловым лапкам.
Роман Гаврилович не мог понять, что его беспокоит: то ли опасение за Митю, то ли страх погони. Наконец тревога стала невыносимой. Он сошел с саней и чуть не упал. Ему показалось, что вместо ног у него ходули. «Бегай!» — приказал он себе. Воткнув озябшие руки в рукава, он побежал рядом с конем, постепенно теплел, успокаивался и внезапно понял: беспокоила его неразгаданная причина сухого треска. Он покачал дугу, попробовал, не оглобля ли треснула. Жеребец попятился.
— Балуй! — раздраженно крикнул Роман Гаврилович, но тут же спохватился и похлопал своего спасителя. Гнедок обиженно отвернулся.
Убедившись, что розвальни целы, Роман Гаврилович разобрал вожжи и поехал. Только сел, ноги стали снова неметь и тоска снова навалилась на душу. Вспомнилась покинутая навеки городская комната, балкон, кухня. «Там март месяц, весна, сосульки, — подумал он, — а здесь пурга да январские морозы. Как бы горло не застудить».
Он спрыгнул с розвальней и побежал рядом с конем. Из темноты высунулась очередная еловая лапка. Он выдернул ее и забросил в снег. Наезженная колея вскоре потонет в снегу, и без указующих знаков преследователи наверняка собьются. Некоторое время это занятие развлекало его.
«До сельсовета верст восемнадцать. Ветер в спину, дорога утыкана ветками, — рассуждал Роман Гаврилович, выдергивая ветки. — Часа за два добежим до села, оденемся потеплей и рванем в район, докладывать обстановку».
Между тем мороз делал свое дело. Когда Гнедок резко дернул в сторону, Роман Гаврилович с удивлением обнаружил, что он не бежит, а лежит, скрючившись, в розвальнях, а дорогу зыбко освещают огни автомобиля. Стряхнув дремоту, он подскочил к коню и схватил его за недоуздок.
Что-то яркое и грузное нагло слепило Романа Гавриловича. Винтообразные космы метели словно всасывались мертвыми лучами фар. Роман Гаврилович пытался прикрыть коню глаза, но Гнедок взвился на дыбы и увяз в сугробе. Снова послышался треск, дровни накренились, ветер выдул из них бесформенный тюфяк свалявшегося сена, и оно лешаком запрыгало в темноту.