Ой упало солнце: Из украинской поэзии 20-30-х годов

Антоныч Богдан-Игорь Васильевич

«Взошедший рано…»

Взошедший рано, расцвел багрянец и в пляс пошел. Через майданы плывут туманы, как белый шелк. А в поле хоры перепелов, блестит роса. Кругом просторы, как в синем море звенит коса. Вдруг блеск огнистый метнуло солнце, исчезла тень. Встает цветистый, встает лучистый рабочий день. 1926

«Голубизной

вечернею одета…»

Голубизной вечернею одета даль окоёма и вишневый сад, в сети ажурной вижу искры света, созвездий первых золотистый ряд. Село затихло: ночь страдного лета, сморившийся косарь улечься рад. Серебряную нитку до рассвета прядет одноголосый хор цикад. Я к тишине прислушаюсь, немея, едва дыша, ее спугнуть не смея,— но тишину вдруг отгоняет шум: гудит земля набатно на просторе, растут деревья, колосятся зори, бьют родники высоким светом дум. 1927

ЛЕБЕДИ

Посвящаю своим товарищам

На тихом озере, где млеют верболозы, плывут, плескаясь, в зной и в листопад, подрезанными крыльями шумят, и шеи гнутся их, как трепетные лозы. Когда ж придут, стеклом звеня, морозы, в сон белоснежный плесы погрузят,— пловцы сломают хрупкий лед преград, и не страшны им зимние угрозы. О пятеро певцов, сквозь вьюжный вой доносится напев ваш громовой, отчаянье ломая ледяное. Дерзайте: из неволи, сквозь туман созвездье Лиры выведет ночное в кипучей жизни светлый океан. 1928

«Померкшей позолоты прах…»

Померкшей позолоты прах на древних храмах Ярослава, и солнце — стертый грош в руках, и как позор — былая слава. Побед восторги позабыты, кровь печенегов не течет, останки жалкие открыты: церквей руины и ворот. Над пепелищами веков стою и думаю: все было… И громко череда гудков вдруг день грядущий возвестила. 1929

«По клетке, за железными дверями…»

По клетке, за железными дверями, униженный, но величавее, чем бард, уставясь в пустоту тоскливыми очами, неслышно мечется могучий леопард. Пружинит гордый шаг, играет огоньками шерсть пламенистая. И смех вокруг, и гвалт, но узник в джунглях, движется кругами, где гнутся лотосы и расцветает нард. Так и твоя, поэт, невероятна доля — метаться, рваться в путах суеты, о рае грезя, словно Пико Мирандола. И к синим берегам на золотой гондоле твоя мечтательная грусть плывет… а ты… а ты грохочешь кандалами Атта Троля. 1929

ЛЮБЕ КОЛЕССЕ

Сирени и розам дивлюсь, мне радость доносит антенна, прозрачнее тела медуз, воздушней мазурки Шопена. И свет я вдыхаю, и звук, лучи надо мною играют, я вижу: на кладбище мук опять семена прорастают. О пращуры давних веков, влюбленные в музыку дети, я душу открою без слов сокровищам лучшим на свете. Сирени и розам дивлюсь, мне радость доносит антенна, прозрачнее тела медуз, воздушней мазурки Шопена. 1929

ПОГАСНЕТ ЦВЕТ АПРЕЛЯ

Погаснет цвет апреля, и отшумит весна, и будет лето зелено и глубь ясна. В ту глубь заглянет осень и загрустит сама, и под гуденье сосен придет зима. И нет тем дням покою: весной сойдет снежок, откроется с тропою след чьих-то ног. И вновь цветут черешни и зеленеет луг… День нынешний, вчерашний — извечный круг. И я в том круге с вами душою молодой: спадаю, поднимаюсь с днепровскою водой. 1930

ПОДОЛ

Созвездье Треугольника слетело на шири вод, на сумрак мостовой, на темноту низины луговой,— и взгорье удивленно онемело. На плесах парусов перо бледнело; звук в лунном свете падал сам не свой; в монистах огневых над синевой моста громада, как мечта, светлела. И подивился Володимир-князь, увидев с кручи световую вязь: «Как чудны озаренные просторы! Мне эта высота нужна едва ль, померк мой крест, и потемнели горы…» — И двинулся в неведомую даль. 1930

ЧУДО

Все — удушавший воздух, камень хмурый — исчезло, словно мой кошмарный сон… Ветвистых кленов юный батальон высоко расстилает шевелюры. Дубы бегут с горы, как буйны туры… Пообочь сосны — целый храм колонн (а на небе полоской — синий лен, и чуть мерцают золотом бордюры). Вдруг смоляной шатер небес пробит: какой размах! И Днепр, как змей, блестит, на горизонте Междугорье встало… Под ним долина в дымке, как ладонь… А над мостом созвездье засверкало — и занялся Подол. Огонь, огонь, огонь… 1930

ЧЕРНИГОВ

Чернигове, за смелого Мстислава на Севере вступал ты в шумный спор, тягаясь славой с градом Ярослава,— во мгле веков заглох тот разговор. Когда ж Разор надвинулся кроваво и бурный Киев дал врагу отпор, ты, господине — тягостный позор! — в монастырях попрятался лукаво. А ныне ты над тихою Десною сияешь златом княжьих куполов, садов укрывшись зеленью резною. Теперь уже не устремишься к бою, с литвином к смертной брани не готов: Могила Черная довлеет над тобою? 1930