Ой упало солнце: Из украинской поэзии 20-30-х годов

Антоныч Богдан-Игорь Васильевич

СЕЛО

Коровы молятся на солнце, что всходит маком пурпуровым. Тоньшает стройный тополь, словно задумал птицей стать огромной. Из воза месяц выпрягают. Широкое, льняное небо. Простор проветренный — без края, в лиловой дымке — леса гребень. Кужель, и люлька, и малина. Листва в потоках с гор неблизких. День изливается в долину, как молоко парное в миску. 1934

СУРОВЫЕ СТИХИ

Не уйти, и не тщись, от жестокости дня, не уйти ни в стихи, ни в мечтанья. Что ни песня, фальшивая вскрикнет струна под суровых рассветов сверканье. Из объятий застывших не вырвешься ты,— дню в глаза посмотри без боязни, хоть напротив прибой расшибает мосты, нас

безжалостным вызовом дразнит. Не укрыться, не тщись, в одиночества тень, за ладони от мира не прячься,— острый отблеск и отзвук волны долетел сквозь туман, хоть и впрямь непрозрачный. Не укрыться, не тщись, под шатром красоты в пьяном чаде строфы непритворной. Ветер дней, ты слова разметай, как цветы, разнеси по стомильным просторам. О поэт, и не тщись, ты уже не уйдешь, знать, смириться пора с наихудшим: может, даже себе ты обдуманно лжешь в этих строках, хмельных и певучих? 1934

ГОРЬКАЯ НОЧЬ

Спят люди в городе угрюмом, под одеялом нянчат сны. Твоим мечтам, как в тесном трюме, в просторах каменной весны. Галдеж простуженный смолкает, и крылья распростер покой, и полночь маком угощает, но тишь не дружится с тобой. И вот юнец чернявый никнет в ладони тяжестью чела. Нет, сущность мира не постигнешь, стихом не вырвешь корни зла. 1934

ПЕСНЯ О НЕИСТРЕБИМОСТИ МАТЕРИИ

Забравшись в чащобу, обвитый туго ветром, накрытый небом и окутанный стихами, лежу, как мудрый лис, под папороти цветом, и дохожу, и стыну, обращаюсь в камень. Растений реки паводком текут зеленым, часов, комет и листьев непрерывный лепет. Зальет меня потоп, расплющит белым солнцем, и тело станет углем, песня будет пепел. Прокатятся лавиной тяжкие столетья, где жили мы, восстанут без названий пальмы, и уголь наших тел заблещет черным цветом, и в сердце мне вонзятся зубья острой стали. 1934

ДНО ПЕЙЗАЖА

Коровы, дыни, белый ангел на лопуха зеленой плахте. Кто сыплет соль на сердца раны и возмущает темный страх твой? Что, неоправданный, нелепый, кротом незрячим корни роет, играя, как кларнет подземный, в кипенье форм и красок рое. И как родился без причины, без повода уйдет нежданно. Природы лоно зреет синим, и солнца круг, и круг земли, в котором коровы, розы, дыни, ангел… 1935

ОТЧИЗНА

Желтый ирис засиял на мокром луге, словно в годы детства в кучерявой мгле. Легкой ласточкой летит стрела из лука — это стрелы лет. Осы пестрые в пунцовых роз фиалах, звезды мокрые дымятся в сизый вечер. До сих пор свет юности твоей пылает, хоть еще десяток лет берешь на плечи. Слушай: сына своего зовет Отчизна безыскусным, самобытным, вечным словом. Воды отразили подоснову жизни: карие глаза и мелодичность мовы. 1935

ОТРЫВОК

Боюсь гасить мерцанье лампы: во тьме сильнее страха дрожь, и ночь, разбитая на ямбы, вонзилась в сердце, словно нож. Тут не до сна! Горланит кочет, часы звонят, и месяц виснет. Мой сон, мой голос неспокойный в моей трагической Отчизне. 1935

ХАТЫ

Растут под ветром буйным хаты грибами красными исконно; дозорным — пик горы косматой… Село, хоть нынче ты спокойно? По давним войнам и по сварам в лесах багровых воют лисы. Еще свежи следы пожарищ,— а над селом комета виснет. В реке девчата солнце моют, и вербы выстроились рядом. Весной здесь пашут, ткут зимою, и власть бунтовщиков карает. 12 апреля 1935 г.

ЭПИЧЕСКИЙ ВЕЧЕР

Под знаменем латуннолистых буков, где солнце покатилось огневой тарелкой, шмелями хлопцы смуглые в излуках гудут, и пыль столбом рудым встает над речкой. На бурунах травы, в зеленом дыме качаются коров массивные колоды, заря с зарей встречаются над ними, под ними гомонят живительные воды. Цветов сонливых токи синим дымом струятся в зрелость ядер, жажду роста будят, зерно взбухает, оказавшись в тучной влаге, мужчины пожирают жадным глазом ладных дивчат широкобедрых, смуглых, пышногрудых. Горбатый ангел леса спешно ложе ладит. Пергаментом свернулись неба зодиаки, они к нам крестами нисходят ночью, и грезы наших вер горят стожарным маком. И звезд угасших искры озаряют очи, зовет петух горластый синий месяц — то пиршество красы, рождения победность! Так возникают вера и державный строй. Зверье и боги. Общество содружеств. Бесстрастный вечер взял кормило в руки, и синий стяг уже на вечном светит месте. Я в сотый славлю раз безудержную жизнь! 27 октября 1935 г.

БАЛЛАДА О ГОЛУБОЙ СМЕРТИ

В кольце фантомов каменных — дворов кошели, как крылья мрака, вьются узкие ступени, на горле ночи арка, как тугой ошейник, зловонье плесени, унылость, отупенье. Искромсанный, забрызганный клочок бумаги, поспешные слова: «Виновных не ищите, никто не виноват…» В лаптях, неслышным шагом бредет по крыше месяц, прогибая шифер. Из вскрытых проводов — пар голубым букетом, кровь синею струей — из медной жилы вспухшей. Звучит печали соло на призрачном кларнете, во сне притихший шкаф вдруг вскинулся в испуге. Пылает голубой ручей, как вдохновенье, два сердца усыпляет безумия шепот из дна сознанья. Газ голубым цветеньем — в лоскутья тишины! Ночь — в исступленный омут! В кровать, ладью довольства и хандры влюбленных, мышь лунная вползает, куцо и цинично. Двух тел, в последний раз навек переплетенных, слепые корчи боли и услады нищей. Над ними наклоненный синий ангел газа венчает голубым огнем, как веткой мирта, бросая, как лилеи, души их в экстазе,— так и сгорят, как две последних капли спирта. 24 декабря 1935 г.

СЛОВО О ЧЕРНОМ ПОЛКЕ

О слово бьется слово — бронзы отзвук вещий. — Осанна, не хула разгромленным полкам, прореженным рядам, развеянным когортам! Хвала всем тем, кто пламенно целует сестру на поле сечи, а тем, которым страх тростиной спины гнет, покажем нашу гордость! Разгрома эхо бьет по нервам из глубокой бездны вероломства — громов, искромсанных в куски, в ловушку угодивших, стон прощальный. Смотрю в потемки, где излуки скал и водопадов нити ловко, как стрелы, тучи кривоклювых птиц швыряют вдруг во вражьи дали. Светает. В обороне полк. Анабазис под небом африканским. Лес вбитых в небо копий колет месяц, кровь течет струею ржавой, и вождь эбеновый с серьгой зари, языческой раскаты пляски швырнув за тучи, словно вызов, проклянет лихого бога жалкость. Ни капли жалости — штыки в тела вонзаются, как в землю лемех, на тучном поле черных тел штыки посеют зерна строгости и лада, чтоб до седьмого каждый знал колена, память чтобы вечно тлела, чтоб внуку сын и внук потомку сказочным богатством завещали послушанье власти. И густо стелются друг возле друга, словно джунгли под пилою, и в черепах расплющенных мозги колышутся янтарным маслом. Кто сеет кровь, пожнет враждебность. Так примите же крещенье злое! Зеленоглазая княжна, о муза мстителей, в грязи валяйся! Драконы, пьющие бензин, сродни орлам, а также носорогам, драконы, что плюют слюной змеи — огнем и оловом зернистым, являются, как будто из пещер луны уйдя, и им под ноги метла кометы, пыль вздымая тучами, метет людей, как листья. На кучах черных рук и черных ног лимоном слизь и кровь — кармином, смертельной пеной крик из уст, растерзанных ружейным поцелуем. Тюльпаны недр подземных — расцветают цветом пурпуровым мины, салютами из бездн земли на этом смерти празднестве ликуя. Орудья распускают вееры дымов, как крылья перед взлетом, срываются и мнут колесами завалы тел и хлам металла, на черных челюстях пузырится слюна, глаза залиты потом, пыль с блях, и слизь со ртов, и крови грязь язык зари скребет устало. Хрипят надсадно глотки, и удушьем мерзким пальцы криво корчит, как листья, сплющены ладони — смятые желаньем жизни мальвы, в последний вспыхнув раз, проклятья небу посылают богоборцы. Любые ценности за жизни миг! Лишь ночь врачует гениально. Лопата солнца режет желтый теплый грунт, копая впрок могилы, лопата солнца, ветров стройных крест, обряд шакалов похоронный. О, тело черное — янтарный шелк песка — ни страсти и ни силы, где миг назад пылала жажда жить! Земных отзывчивость ладоней! Пусть богоматерь черная с иконы до конца ведет в сраженье, где уж драконы не страшны, где тишина и нерушимы воды! Бьет слово в слово — бронзы звук зловещий. Так кончай со скорбным пеньем, когда разбитый черный полк в державу звезд на вечный мир отходит. Февраль, 1936