Ожерелье голубки. Райский сад ассасинов
Шрифт:
Брат Ив возразил:
– Император Фридрих приглашен в этом месяце на собрание знати в Равенне, чтобы достичь согласия с мятежными миланцами. Званы также герцоги из Австрии и все бароны и курфюрсты немецких княжеств. Здесь, в покоях и постоялых дворах, будет существенно легче выйти на нужных людей, чем это представилось бы возможным при дворе с его строгими церемониями. Адмирал согласился.
Было решено отправить брата Бенедикта в Равенну.
Накануне Успения Девы Марии император Фридрих торжественно вступил в Равенну. Брат Бенедикт стоял перед большими городскими воротами, где собрались горожане, чтобы встретить своего господина и оказать ему надлежащие почести. Многие ждали уже с раннего утра. И не пожалели об этом. Император прибыл с роскошной свитой: золотые коляски, рыцари
Императору подали на черной бархатной подушке ключи от городских ворот, которые он с благодарностью принял и тотчас вернул со словами: «Сохраните их. Мне не известны другие более достойные правители, чем вы». Местные клирики благословили императора. Святая вода была разбрызгана, сожжен мирт. Молитвы и хоровое пение поднимались вверх к затянутому облаками ноябрьскому небу.
Самые прекрасные дочери патрициев выстроились в ряд на улице. С розовыми от волнения щеками, высокими прическами, украшенными цветами, облаченные в полупрозрачные платья, почти не скрывавшие юных тел, – они были истинной усладой для глаз.
Городская стража сопровождала процессию до самой Соборной площади. Здесь были вручены и приняты дары.
Были также выслушаны и произнесены в ответ хвалебные речи. Почти четыре часа длилась церемония встречи. Потом почетных гостей разместили по городским квартирам. Для свиты из четырехсот военных, слуг, поваров и конюхов разбили палаточный лагерь за городскими стенами, возле холма висельников.
Тамплиерам принадлежал каменный склад возле зернового рынка, верхний этаж которого служил квартирами для путешествующих братьев Ордена. Бенедикт потребовал, чтобы все до единой комнаты были отданы в распоряжение благороднейших участников придворного собрания. Услугу эту приняли с радостью, потому что количество мест для ночлега было крайне ограничено. Таким способом Бенедикт надеялся установить контакт с императорским окружением.
С тех пор, как он увидел императора своими глазами – правда, только издали, – в нем опять проснулся охотничий раж, который посещал его всякий раз, когда ему поручали наблюдение за какой-либо персоной. Но что такое те случаи против этого! Бенедикту предстояло распутать сложнейшую тайну, ключи от которой находились у самого высокого из земных правителей. Бенедикт знал, что ему не представиться возможность задать вопросы самому императору. И все же он выяснит правду. Разве Фалес Милетский не вычислил высоту башни, на которую он не поднимался? Ни разу он не касался ее! Но смог сделать расчеты, потому что ему были известны несколько важных параметров башни: угол обзора, дистанция. Но прежде всего он обладал способностью производить операции с данными величинами.
Точно так же поступит и он, Бенедикт. Потом останется лишь суммировать факты. Снова и снова он перечитывал описание личности императора, которое составили для него два брата по Ордену, бывшие с императором Фридрихом в Иерусалиме и знавшие его не понаслышке:
«Он невысокого роста – скорее, коренастый. У его волос пшеничного цвета красноватый отлив. Подбородок и щеки он чисто бреет. Серо-голубые глаза большие и выдают его необычайно живой ум, образование и силу воли. Он владеет арабским, так же хорошо, как латынью; говорит по-итальянски, по-немецки, по-французски, и по-гречески. Он одаренная и разносторонняя личность. Он специалист во всех механических искусствах, интересуется научными и философскими вопросами. Но больше всего его радует соколиная охота. Он написал об этом книгу «De arte venandi cum avibus» («Об искусстве охоты с птицами»). К тем, кто это заслужил, он щедр, но не расточителен, хотя обладает большими богатствами, чем другие земные владыки. Врагам он оказывает меньше милости. Кто завоевал его дружбу, владеет ею навек. Лишь немногие князья прощали вероломство и измену друзей так великодушно, как он. Он – несравненный ценитель женского очарования и содержал, подобно мусульманам, целый гарем прекрасных женщин. Неоднократно отлученного папой от церкви, окруженного телохранителями-мусульманами и восточными учеными Фридриха считают безбожником».
Далее следовал целый список его любимых блюд, пристрастий и привычек. Бенедикта, как уроженца Страсбурга, особенно обрадовало следующее: «Из всех городов его империи больше всего ему нравятся города Эльзаса».
В конце донесения имелась пометка: «Неоднократно проходил слух, будто император Фридрих не является настоящим сыном императора Генриха и императрицы Констанции, так как той уже на момент их свадьбы исполнилось свыше пятидесяти лет. Говорят, она имитировала беременность и велела украсть новорожденного младенца, чтобы подарить королевскому дому наследника. Но этому противоречит клятвенное заверение аббата Иоахима да Фиори, который свидетельствует о том, что императрица для избежания любых подозрений велела разбить палатку на рыночной площади Ези, куда явилась в час родов. Она потребовала, чтобы собрались все вельможи, дамы и господа, чтобы увидеть ее роды и убедиться тем самым, что это ее ребенок».
Бенедикт неоднократно перечитал биографию императора, однако его личность по-прежнему оставалась для него незнакомой. Что за человек! Немецкий император, который правит на Сицилии как султан! Он богаче и успешнее, чем все его предшественники. Он образован, как ученый, и безбожен, как еретик. Но имеет ли он хоть какое-то отношение к убийству в Кельгейме? И если это так, то у кого, кроме Бога, есть власть судить его за это? Разве не велели даже помазанники Христовы устранять своих нежелательных противников? Неважно, был ли виновен Фридрих? Важно понять: какое намерение скрывается за этим безрассудным покушением? Как стало возможным, что один из их лучших людей мира совершил это подлое убийство?
Но где начало этого запутанного клубка?
* * *
В самом сердце города располагался большой сук Александрии, бушующее море красок и ароматов. Орландо щупал сукно, мягкое и эластичное, как нежнейший королевский горностай. Почти все ткани были известны в Европе только под их арабскими названиями: мохер, муслин, кашемир, ситец, дамаст, сатин и тафта, атлас, парча, вышитая стеклянным бисером из Тиры, который блестел, словно капли росы, а также тончайшего плетения шифон и шелк – легче крыльев стрекозы. Ковры, пестрые, будто цветочные клумбы, цвета шафрана, кармина и индиго. Благородные одежды, которые в Европе носят только короли, шали из Кайруана, обувь из змеиной кожи, с золотыми бубенчиками и длинными носами.
Но удивительнее всего было оружие! Клинки из Дамаска, кривые как ивовый прут. «Еще пылающая сталь прокалывает тело козы. Лишь кровь придает ему живую гибкость. Кровь стремится к крови», – нахваливал торговец выдающуюся силу своего товара. Орландо дивился лукам и стрелам из степной страны Золотой орды, боевым щитам из слоновой кожи, наконечникам стрел из обсидиана, топорам, привезенным из хазарского царства, что возле Каспийского моря, саблям с выгравированными на клинках узорами и ручками из слоновой кости, осыпанными драгоценными камнями. Были и клинки с тончайшими, как волос, каналами для яда, смертоноснее укуса змеи.
Орландо пробовал экзотические фрукты, чьи арабские имена ласкали слух: абрикосы, бананы, дыни, апельсины, лимоны и сахарный тростник. Видел он съедобные цветы и листья, которые торговцы называли артишоками и шпинатом. Один плод был таким больщим, что его смогли принести только вдвоем, да и то с большим усилием. «Что за курбис!» – посмеялся толпившийся рядом народ.
Орландо^вспомнил крестьянские рынки своей родины, где довольствовались грубым сукном и домашними горшками, плетеными корзинами, капустой и сыром, где рядом с неощипанными курицами и пшеничным зерном выставлены на продажу деревянные ложки и льняные рубашки. Конечно, на торговых прилавках Парижа разнообразие выбора растет год от года, но не зависит ли это непосредственно от торговли с Востоком?