Ожерелье королевы
Шрифт:
— Но вы друг господина де Рогана?
— Надеюсь.
— Так вы должны знать, насколько сильно замешан в его скандальном процессе этот дух интриг, носящий имя госпожи де Ламотт?
— Нет, я не желаю этого знать.
— Но, быть может, вам известно о последствиях этих прогулок Олива и госпожи де Ламотт?
— Сударь, есть вещи, которые осторожный человек должен всегда стараться не знать, — наставительным тоном сказал Калиостро.
— Я буду иметь честь спросить у вас только еще одно, — с живостью сказал г-н де Крон. — Имеете ли вы доказательства, что госпожа де Ламотт переписывалась с Олива?
— Хоть сотню.
— Какие же именно?
— Записки госпожи де Ламотт; она перебрасывала их Олива с помощью арбалета, который, вероятно, найдут в ее квартире. Несколько таких записок, обмотанных вокруг куска свинца, не достигли своей цели. Они падали на улицу, а мои люди или я подбирали их.
— Сударь, вы могли бы предъявить их на суде?
— Они такого невинного содержания, что я смело могу это сделать и не думаю, чтобы меня за это упрекнула госпожа де Ламотт.
— А… доказательства сговора и свиданий?
— У меня их тысяча!
— Назовите мне хотя бы одно, прошу вас.
— Вот наилучшее доказательство: по-видимому, госпожа де Ламотт нашла возможность проникать в мой дом, чтобы видеться с Олива; я сам видел там графиню именно в тот день, когда молодая особа исчезла.
— Именно в тот день?
— Ее видел не только я, но и все мои слуги.
— А!.. Но зачем же она туда явилась, если Олива исчезла?..
— Я сам сначала спрашивал себя об этом и не мог объяснить это. Я видел, что госпожа де Ламотт вышла из почтовой кареты, ожидавшей ее на углу улицы Золотого Короля. Люди мои заметили, что этот экипаж долго стоял там, и, признаться, я подумал, что госпожа де Ламотт хочет окончательно увезти к себе Олива.
— Вы бы это допустили?
— Почему бы и нет? Госпожа де Ламотт — особа с добрым сердцем, судьба к ней благоволит. Она принята при дворе. Зачем бы я стал препятствовать ей избавить меня от Олива? Я был не прав, как вы видите, ибо кто-то другой похитил ее у меня, чтобы снова погубить.
— Так! — сказал г-н де Крон в глубоком размышлении. — Мадемуазель Олива жила в вашем доме?
— Да, сударь.
— Так! Мадемуазель Олива и госпожа де Ламотт были знакомы, виделись, выходили вместе?
— Да.
— Так! Госпожу де Ламотт видели у вас в день похищения Олива?
— Да, сударь.
— Так! Вы подозревали, что графиня хочет увезти к себе эту особу?
— Что же я мог другое думать?
— А что сказала госпожа де Ламотт, когда не нашла у вас Олива?
— Она показалась мне смущенной.
— Вы подозреваете, что увез ее этот Босир?
— Я полагаю так единственно потому, что услышал это от вас; иначе я бы его не заподозрил. Этот человек не знал местожительства Олива. Кто мог сообщить ему это?
— Сама Олива.
— Не думаю… Вместо того чтобы давать ему увозить себя, она скорее сама убежала бы от меня к нему, и будьте уверены, что он не вошел бы ко мне, если б госпожа де Ламотт не передала ему ключа.
— У нее был ключ?
— Вне всяких сомнений.
— В какой день увезли ее, скажите мне, пожалуйста? — спросил г-н де Крон, мысли которого внезапно прояснились благодаря источнику света, искусно предложенному ему Калиостро.
— О сударь, в этом я не ошибусь: это был канун дня святого Людовика.
— Верно! — воскликнул начальник полиции, — верно! Сударь, вы только что оказали выдающуюся услугу государству.
— Я очень счастлив, сударь.
— И вы получите за это подобающую благодарность.
— Прежде всего от моей совести, — сказал граф.
Господин де Крон поклонился ему.
— Могу ли я рассчитывать, — добавил он, — что вы представите нам доказательства, о которых мы говорили?
— Я готов исполнять все требования правосудия, сударь.
— Что ж, сударь, у меня есть ваше слово… Надеюсь иметь честь вновь встретиться с вами.
И он отпустил Калиостро.
«А, графиня, а, ехидна! — сказал себе, уходя, Калиостро. — Ты хотела меня обвинить… Но, кажется, ты укусила клинок; горе твоим зубам!»
XXXIV
ДОПРОСЫ
Пока г-н де Крон беседовал таким образом с Калиостро, г-н де Бретейль явился в Бастилию от имени короля, чтобы допросить кардинала.
Свидание между этими двумя врагами могло быть бурным. Господин де Бретейль знал гордость г-на де Рогана; он уже отомстил кардиналу так жестоко, что мог отныне придерживаться учтивости по отношению к нему. Он был с ним более чем любезен. Господин де Роган отвечать отказался.
Хранитель печатей настаивал, но кардинал де Роган объявил, что отдает себя решению парламента и судей.
Господину де Бретейлю пришлось отступить перед непоколебимой волей обвиняемого. Он велел позвать г-жу де Ламотт, которая была занята сочинением мемуаров.
Господин де Бретейль честно объяснил ей ее положение, которое она сама понимала лучше всех. Она отвечала, что имеет доказательства своей невиновности, которые предъявит, когда будет нужно, и г-н де Бретейль заметил, что ей нечего медлить с этим.
Жанна рассказала ему всю выдуманную ею басню; в ней она продолжала обвинять всех и вся намеками и утверждать, что ей неизвестно, откуда явились подложные документы, в составлении которых ее обвиняли.
Она также объявила, что теперь дело передано в ведение парламента и что она не скажет ни слова чистой правды иначе как в присутствии кардинала и в зависимости от тех обвинений, которые он выдвинет против нее.
Тогда г-н де Бретейль сказал ей, что кардинал объявляет ее виновной во всем.