Ожерелье королевы
Шрифт:
– Весьма здравое рассуждение для бреда, – пробормотал доктор, – хотя мораль не из самых строгих.
– Но у нее дети! – вдруг с яростью выкрикнул де Шарни. – Она никогда не оставит двух своих детей.
– Да, это препятствие, hic nodus [122] – заметил Луи с возвышенной смесью насмешливости и жалости, промокая пот со лба раненого.
– Детей можно увезти под полой дорожного плаща, – продолжал молодой человек, безразличный ко всему, что вне его. – Ах, Шарни, уж если ты уносишь мать, и она для твоих рук легче птичьего
122
В этом вся трудность (букв, здесь: узел; лат.).
– Вы правы, – молвила королева. – Это гораздо больше, чем бред. Если кто-нибудь это услышит, молодому человеку грозит большая опасность.
– Вы послушайте, послушайте, – настаивал доктор.
– Нет, довольно.
– Он утихает. Вот он уже умоляет.
И вправду, Шарни сел и, сложив руки перед собой, уставился расширенными изумленными глазами в зыбкую, призрачную бесконечность.
– Мария, – говорил он дрожащим, ласковым голосом, – Мария, я чувствую, вы любите меня. Нет, я больше ничего не скажу. В фиакре ваша нога, Мария, прикоснулась к моей, и я почувствовал, что умираю. Ваша рука легла на мою… там… там… О нет, я молчу, это тайна моей жизни. Мария, пусть из раны у меня вытечет вся кровь, но эта тайна все равно останется во мне.
Мой противник омыл шпагу моей кровью, но даже если он и приобщился к моей тайне, вашей ему не узнать. Мария, ничего не бойтесь. Можете даже не говорить мне, что любите меня, не нужно, вы ведь покраснели, и мне этого достаточно.
– Ого! – промолвил доктор. – Выходит, это не только лихорадка. Видите, как он спокоен? Это…
– Что? – с тревогой спросила королева.
– Это экстаз, ваше величество. Экстаз, смахивающий на воспоминания. Память души, вспоминающей о небе.
– Я уже достаточно наслушалась, – пробормотала королева и попыталась уйти.
Однако врач схватил ее за руку.
– Что вы намерены делать, ваше величество? – спросил он.
– Ничего, доктор, совершенно ничего.
– А если король захочет повидать своего протеже?
– Ах, да. Это будет большое несчастье.
– Что мне сказать ему?
– Совершенно не представляю, доктор. Даже не знаю, что сказать. Это ужасное зрелище крайне удручило меня.
– Это вы – причина его лихорадки и экстатического состояния, – почти шепотом промолвил доктор. – У него пульс – сто ударов в минуту.
Королева ничего не ответила, осторожно высвободила руку и вышла.
29. Глава, которая наглядно доказывает, что открыть сердце куда труднее, чем отворить вену
Доктор стоял, задумчиво глядя вслед удаляющейся королеве.
Потом он встряхнул головой и пробормотал:
– Есть в этом дворце тайны, которые не относятся к сфере науки. В одних случаях я вооружаюсь ланцетом и отворяю вену, чтобы исцелить, а в других вооружаюсь порицанием и открываю сердца, но сумею ли я их исцелить?
Приступ у Шарни кончился, но глаза его оставались открытыми и взгляд блуждающим; доктор Луи подошел, прикрыл ему веки, смочил виски водой с уксусом, короче, стал делать все то, что превращает жгучий воздух, обволакивающий больного, в райскую отраду.
Вскоре доктор заметил, что лицо раненого стало спокойным, всхлипывания сменились ровным дыханием, с губ вместо страстных речей срывались лишь невнятные звуки.
– Да, да, – прошептал он, – здесь действовало не только влечение, но и влияние. Бред возрастал как бы в предчувствии визита. Человеческие атомы перелетают, словно в царстве растений оплодотворяющая пыльца. Существуют незримые пути передачи мыслей, а у сердец имеются тайные связи.
Внезапно он вздрогнул и полуобернулся, одновременно прислушиваясь и всматриваясь.
– Что это там? – пробормотал он. Действительно, из коридора послышался какой-то шум, шорох платья.
– Нет, это не может быть королева, – решил доктор. – Приняв, как я понимаю, окончательное решение, она не стала бы возвращаться. Что ж, поглядим.
Тихонько приоткрыв другую дверь, также выходящую в коридор, и выглянув, он увидел шагах в десяти недвижно замершую женщину, подобную безмолвному изваянию отчаяния.
Уже стемнело, и тусклая свечка, горящая в коридоре, была не в силах осветить его на всем протяжении, однако на женщину падал лунный свет, и потому она была хорошо видна, пока облако не скрыло луну.
Доктор вернулся в комнату, перешел к первой двери, за которой стояла женщина, и бесшумно, но резко открыл ее. Женщина вскрикнула, вытянула руки и наткнулась на руку доктора Луи.
– Кто здесь? – спросил он, но в голосе его было куда больше жалости, чем угрозы; ведь он догадывался по недвижности этой женщины, что она слушает и не столько даже ушами, сколько сердцем.
– Это я, доктор, – ответил мягкий, печальный голос. Хоть голос этот и был знаком доктору, но не пробудил в нем даже смутного, отдаленного воспоминания.
– Я, Андреа де Таверне.
– О Господи! – воскликнул врач. – Что с ней? Неужели ей стало плохо?
– Ей? – удивилась Андреа. – А кто такая «она»?
Доктор понял, что совершил глупость.
– Прошу прощения, но я только что видел, как тут проходила женщина. Это были не вы?
– Ах, так, значит, передо мной сюда приходила женщина? – поинтересовалась Андреа.
Этот вопрос она задала с таким жгучим любопытством, что у доктора не осталось никаких сомнений относительно чувства, которое продиктовало его.
– Дорогое дитя, мне кажется, у нас идет довольно бессвязный разговор, – заметил доктор. – Про кого вы спрашиваете? Чего вы от меня хотите? Может быть, вы объясните?
– Доктор, – произнесла Андреа таким опечаленным голосом, что он затронул самые глубины души ее собеседника, – милый доктор, не пытайтесь обмануть меня, вы ведь всегда говорили мне правду, так что признайтесь, что передо мной здесь была женщина.