Ожерелье Мадонны. По следам реальных событий
Шрифт:
Верим (разочарованно): Ну, вообще…
Златица: Что, взгрустнулось, папочка?
Верим: Нет, ничего.
Златица: Почему бы тебе не сменить прическу? У тебя одна и та же с тех пор, как я тебя знаю.
Верим: Оставь.
Златица: Думаешь, ты и так хорош?
Верим: Нет,
Златица: Да ну. Просто ты привык. Это условный рефлекс. Позвонишь, и собака пускает слюну. Посмотри, пробор, как татуировка, навсегда. Ты его ни на миллиметр не сдвигаешь… Это и немодно, и неестественно, ведь больше нет границ. Важна душа. Если ты почувствуешь себя женщиной, тебе могут сменить пол.
Верим: Только в Америке.
Златица: Думаешь, все это происходит только с кем-то другим? Люди путешествуют, поезда ходят, а мы стоим у колеи и машем им как сумасшедшие. Тебе нужна такая жизнь?
Верим:Не знаю. Иногда мне снится, что я умер в каком-то забытом городке в Айдахо… (Закладывает руки за голову).
Златица: И что ты делаешь, когда проснешься?
Верим (вздыхает): Никогда не бывает так тяжело, как случается во сне.
Златица протирает рисунок смоченным кончиком пальца.
Златица: Вот. Ты готов.
Верим: Дай посмотреть.
Верим протягивает руку. Златица комкает листок и бросает его на пол.
Верим: Зачем ты так?
Златица: Представь: ты приходишь к врачу, а он говорит, что тебе осталось жить всего год. Что бы ты сделал?
Верим: А что я могу поделать?
Златица (как будто не слышит его): Или выиграешь в лотерею, или какой-нибудь миллионер, шутки ради, даст тебе миллион долларов, чтобы ты прожил этот год по-королевски… Ну, что бы ты сделал?
Верим: Не знаю. Уехал бы куда-нибудь.
Златица: А может, пожертвовал собой, убил бы какого-нибудь злодея и спас мир? Или купил бы на все деньги взрывчатки и всех бы забрал с собой?
Верим: Ты так быстро спрашиваешь… Ну, не знаю, жил бы…
Златица: Знаешь, что бы ты сделал? Окоченел бы от страха!
Златица
Верим (сердито): А ты? Ты бы наверняка проткнула язык английской булавкой, выкрасила волосы в оранжевый цвет, сменила пол, осчастливила бы сиротку?
Златица (спокойно): Ничего.
Верим (умолкает): Что?
Златица:Ничего бы не сделала. (Начинает ужасно кашлять).
Верим: Тебе плохо? Позвать маму?
Златица (машет рукой, задыхается): Я самое гадкое, самое низменное существо на свете.
Верим: Нет.
Златица: Ты не знаешь.
Обнимает его. Верим в смятении, закрывает глаза. Но никак не может избавиться от видения, в котором иголкой, на кончике которой искрится тушь, накалывает на нежных каскадах девичьего тела (свежесть которых вдохновляет его) каменный цветок, свое сердце, пронзенное стрелой, имя, не подозревая, что ему видится древняя дилемма: кто-то наносит татуировку, чтобы отличаться от других, или чтобы соединиться с другим, то есть покориться миру, стать метафизическим хамелеоном и запечатлеть на коже именно этот день, час, свет, сумрак или тень, включиться в начало следующей истории, и так слиться со временем, раствориться в смысле. Всего этого, конечно же, Верим не знает, но сегодня, пребывая в бесконечной коме, вновь чувствует аромат девушки, и это счастье почти пугает его.
Златица: Знаешь, что хуже всего? Что мы такие обыкновенные. Лежу вот так, иногда думаю, что существую, что я — это Я. А потом — как будто кто-нибудь другой. Тебе кажется, что мы сами придумываем, что говорить. Но именно эти слова, точно так же, в этот момент произносят, кто знает, сколько детей.
Верим (восхищенно): Какая ты все-таки умная! А почему ты это не напишешь?
Златица: Думаешь, я не пишу? Записала, и это, и другие вещи. Я даже все переписала набело и послала в «Привет».
Верим: И?
Златица: Не напечатают. Говорят, что мои размышления не по возрасту, что я все вижу в черном цвете, что я должна активнее участвовать в жизни молодежной организации, что прогулки в солнечный день полезны, что надо следить за тем, что читаю… Одним словом, я не доросла. Считают, что мне надо носить веснушки, косички… Я все это знаю. Та еще молодежь. А я целыми днями валяюсь в этой кровати и думаю о смерти…