Ожерелья Джехангира
Шрифт:
Для ученых же все просто и ясно. У хариусов, оказывается: «Орбитосфеноида нет. Есть базисфеноид. Эндохондральный мэзетмоид, как у Coregonus».
Что тут попишешь против таких доводов!
Хариус — финское слово. Зовут его еще кутема, что в переводе с башкирского значит: светлая, блестящая. Но красивее и правильнее всего зовут его русские на Оби — крылаткой.
«Крылатка» — как хорошо!
Сибирский хариус очень разнороден и включает четыре подвида (камчатский, амурский, восточно-сибирский и байкальский, куда входят всякие: черныши, беляки, таежники, бережняки, марсовики, ледянки).
Живут
Влюбленные парочки прижимаются боками друг к другу и в лунку, вырытую хвостами, откладывают 15–20 икринок. Засыпают их песком и снова роют лунки. Самец размахивает своим веером, создавая завихрения, в которых лучше задерживается и оплодотворяется икра. Вот каково главное назначение спинного плавника.
Плодовитость самок от 800 до 3 000 икринок, у особенно крупных — до 28 000. Мальки выводятся через 20–25 суток. Хариусы весят не больше 2 кг. Но в 1891 году в финском озере был пойман великан на 4 кг 675 г. В 1963 году такого же крупного — на 4 кг 500 г поймали в Дунае. Самый гигантский хариус был добыт спиннингистом в Канаде. Он весил 7 кг 400 г! Такие «экземпляры» уже глотают землероек и мышей.
Считают, что хариусы живут оседло. Так, в 1949 году было помечено алюминиевыми кольцами 3 000 ангарских хариусов. Было установлено, что они не совершают далеких миграций по Ангаре, а держатся вблизи нерестилищ. Попутно узнали, что хариусы прибавляют по 100–110 г ежегодно.
Но в других реках, например на Амуре и в Енисее, они кочуют по горным и таежным ручьям, скатываясь зимой в глубокие бочаги.
Из-за своей бродячей страсти они часто гибнут — пожалуй, чаще, чем какая-либо другая рыба. То не успевают вовремя покинуть мелкие водоемы и морозы намертво схватывают их льдом; то попадают в плен засухи. Зимой 1946–1947 года множество хариусов замерзло в притоках реки Ингоды. А жарким летом 1965 года геологи находили в обмелевших ручьях бассейна Котуя и Анабара бесчисленные иссохшие на солнце трупы горбачей.
Некоторые ученые считают, что хариусы впервые зародились в горах Южной Сибири и Монголии, а уж оттуда переселились в Европу и Америку.
Так что «живые молнии» — родные дети снежных гор. До сих пор они остаются верны образу жизни своих предков.
Рождение полярной ночи
Ленки! Речные цветы, подводные радуги Сибири! Немного мне довелось полюбоваться их яркой пестрой красотой. Все таймени да хариусы, а ленки попадались лишь случайно. И потому я очень обрадовался, когда летчики взяли меня с собой за ленками. Не на лодке, не на оленях, а на гидросамолете!
…Двукрылая зеленая «Аннушка», покачиваясь и вздрагивая, тихо плывет над пологими холмистыми грядами. Тускло поблескивают
Летим над пустынными безлюдными горами уже третий час. Летим… ловить удочками рыбу. Мы не гости дипломатического корпуса и не члены правительства. Мы просто находчивые ребята, у которых вдруг возникла блестящая идея воспользоваться «гидрой». Ведь идет она в тайгу порожняком за изыскателями. Чем болтаться ей в воздухе с пустым «брюхом», пусть сделает доброе дело — выбросит нас где-нибудь у тайменей на куличках, а потом при последнем, обратном рейсе снимет.
«Аннушка» высадила нас в самом верховье горной реки Кочечум, что впадает в Нижнюю Тунгуску. Высадила и улетела. Мы остались вчетвером — пилот Виноградов, бортмеханик Козлов, геолог Беляков и я.
Поставив палатку, взяли спиннинги, удочки и разбрелись по берегу. Я направился к мелкому ручейку, который тек в Кочечуму. Под его быстрыми струями крутили бурыми плавниками лепешки пены какие-то большие рыбы, как будто забавлялись игрой. Я подошел поближе, под сапогами загремела галька, и рыбы испуганно бросились в глубину. Я кинул им вслед блесну, но поклевок не последовало.
«Что это за вертуньи? — гадал я. — На тайменей не похожи: слишком осторожны и пугливы. На хариусов тоже — слишком пестрые, да и веера нет на спине. Значит, они самые — голубчики — ленки!»
Пришлось долго ждать, пока стая неведомых рыб снова подплыла к берегу крутить плавниками пену. Сделал два заброса и вытащил двух ленков. Я оставил их на галечниковой косе, а сам пошел дальше.
Вдруг в малиновые кусты карликовой березы сели куропатки. Они были рябые — с белыми и рыжими перышками. Я вскинул мелкокалиберную винтовку и, тщательно прицелившись, убил двух птиц.
Над рекой серым туманом повисли сумерки. Рыба больше не бралась. Далеко-далеко над палаткой извивалась голубая струйка дыма. Значит, товарищи уже вернулись. Я торопливо зашагал к лагерю. Навстречу с земли тяжело поднялась громадная коричневая птица. Это был белохвостый орлан. Он держал в лапах…
Не веря своим глазам, я бегом бросился к галечниковой косе. Так и есть! Проклятый хищник сожрал моего ленка, а второго сграбастал когтями. С бессильной яростью начал я палить в него из мелкокалиберной винтовки. Но где там! Разве попадешь, когда злишься? Надо мной кружились полярные вороны и хрипло каркали, как будто дразнили.
— У, черные гады, — обрушился я на них. — Только запахло рыбьей кровью, и уж слетелись.
Под сапогами похрустывали тонкие льдинки, на желтую хвою лиственниц садились пушистые белые ежики инея.
Из палатки аппетитно тянуло наваристой ухой и печеной картошкой.
— Наконец-то! А мы ждем тебя не дождемся! — обрадованно воскликнул Виноградов.
Беляков хлопотал у железной печки, которая вся была красная, словно накаленный уголь. Он жарил налимью печень.
Козлов был занят приготовлением ленковой икры, то есть накручивал на тонкие дровяные щепки желтые пленки и выбрасывал их прочь. Когда икра стала чистой, отборной, как янтарные горошины, он посыпал ее молотой солью и черным перцем.