Ожидание забвение
Шрифт:
Поразительная неожиданность — как все, в том числе и поразительное, отступает.
Голос вдруг оказался там, в одном ряду со всем прочим, добавляя разве что оттенок разглашения, без которого, похоже, не может обойтись даже и столь простая встреча, это-то внезапное явление его и поражает; и пока этот голос говорит почти напрямую, полностью вкладывая себя в каждое слово и ничего не оставляя про запас, дабы сказать что-либо еще, он уже успел распространиться и на другие уровни, где либо готов послышаться, либо себя уже непреложно выразил, несмотря на свой небольшой объем, заполняя во времени — вперед, назад — всю пустоту, как и всю тишину комнаты, отступая то вглубь, то наружу, всегда вдали и всегда вблизи, ищущий и уточняющий, словно точность служила главной защитой этого голоса, который с легким холодком говорит: «Мне бы хотелось с вами поговорить».
* * *
Он ищет, кружась со всех сторон как бы вокруг центра — этой речи, зная, что по отношению к центру, который необнаружим, найти — всего-навсего опять же искать. Центр дозволяет находить и кружить, но сам не находится. Центр в качестве центра всегда цел и невредим.
Кружа вокруг ее, явленности, присутствия, которое только таким обходным маневром он и мог повстречать.
Лицом к лицу с ее (уклончивым) присутствием.
* * *
«О чем вы думаете?» — «О той мысли, думать которую не стоит».
Самая близкая мысль, та, думать которую не стоит.
Имеется некая мысль, и ее не стоит думать, ее достаточно не думать, чтобы исполнилось то отрицание, за которое он держится. Невозможно подумать? Запрещено для мысли? Привычная мысль, одна из многих, и она ждет, чтобы ее не думали. Не думать ее даже и как мысль, которую не стоит думать. Жить под давлением того, что остается здесь недуманным.
«Есть некая мысль, думать которую я не в состоянии». — «И вам хотелось бы сказать ее мне? Чтобы я стремилась ее подумать?» — «Чтобы вы не могли ее подумать».
«Разве мы стали бы в этой мысли ближе?» — «Просто она отметает всякую близость».
* * *
Сказав ему все это, поскольку он с виду ничуть этому, едва обратив внимание, не изумился, она захотела то же самое повторить — но тщетно; впоследствии, несмотря на все его усилия заставить ее пересказать все заново, она никогда не могла вновь отыскать выражения, которыми воспользовалась на протяжении той фразы или двух. Это только часть, говорила она, целого, целое же буквально распалось, в ее присутствии оставалась одна только пустота просьбы.
Тут не было отказа или затруднения об этом говорить; напротив, она говорила об этом разве что чересчур охотно: с легкостью, неведением; со страстью.
«Пересказать это легко, но вот как сказать опять впервые?» — «Было бы легко и это, если бы вы не начинали пересказывать».
Он понимает, что просить она может, лишь прибегая к уверткам и петлянию времени. Но вот просьба — как он понимает, — та не может не заявить о себе, причем столь напрямую, что не остается времени, чтобы ее изложить.
Просьба скрывается и скрывает свою безотлагательность в увертках ожидания. Увертках, лишенных ценности посредников. Есть только просьба, которая непосредственно просит, и ожидание, которое в ожидании ее удовлетворяет. Речь проходит от одного к другому, но не служит посредницей.
* * *
«Подождем, вы же в конце концов заговорите». — «Ожидание не сулит речи». — «Но речь отвечает ожиданию».
Слова, которые приносит речь, которую приносит голос, который удерживаем ожиданием.
В каждом слове — не слова, но пространство, которое, появляясь, исчезая, они обозначают как изменчивое пространство своего появления и исчезновения.
В каждом слове — ответ на невыразимое, отказ и привлекательность невыразимого.
«Мы больше не ждем, мы никогда больше не станем ждать». — «Просто мы никогда по-настоящему и не ждали». — «Все, стало быть, было бесполезно? Столько растраченных усилий, столько остановленных мгновений». — «Мы были терпеливы, неподвижны». — «А не нужно ли мне еще все вам сказать?» — «Теперь нам не обязательно разговаривать. Продолжим спокойно себя слушать».
* * *
В ожидании нечему различаться. Ожидание — это различие, которое уже вновь вобрало в себя все различное. Безразличное, оно несет различие.
Вечная непоседливость ожидания: его заминка. Непоколебимость ожидания, более зыбкого, чем любая зыбкость.
Ожидание всегда сокрыто в ожидании. Тот, кто ждет, вступает в сокрытое проявление ожидания.
То, что сокрыто, открывается ожиданию — не для того, чтобы раскрыться, но чтобы остаться в нем сокрытым.
Ожидание не открывает, не замыкает. Вступив в отношение — ни приятия, ни исключения. Ожидание чуждо стремлению скрыться-показаться.
От ждущего ничего не сокрыто. Он не по соседству с показывающимся, В ожидании все возвращается в непроявленное состояние.
* * *
Он более не храним тем, что повсюду сокрыто.
* * *
Ожидание: привлеченный ожиданием в тот промежуток между «видеть» и «говорить», который он выносит только благодаря истории и в котором последняя, разворачивая свою игру, и разыгрывается, но тут же — а может быть, и с самого начала — отброшенный истиной игры истории к ожиданию, удерживающему их обоих как бы в стороне от присутствия.
«Мы довольно-таки отдалились». — «Вместе». — «Но и друг от друга». — «А также и от нас самих». — «Отдаление само по себе». — «Отдаление отдаляет, отдаляясь». — «И тем самым нас сближает». — «Но от нас вдалеке».
Даже если она в тайне ждет, что конец придет к ней как дар ему ее смерти, ждет она этого от истории, включить в которую его она не может, как не может намекнуть в ее рамках и на ожидаемый ею дар, все время ожидая получить его благодаря как раз этой истории, подхватить которую ему придется на уровне исходящих от него слов, обретающих тогда свой смысл в опыте ее грядущей смерти.