Ожоги сердца (сборник)
Шрифт:
Следует подчеркнуть, что гуманизм советского воина проявился в первую очередь в его беззаветной и беспощадной борьбе против гитлеровских захватчиков. В борьбе тяжелой, изнурительной. Сохранятся ли в душах людей те силы, которые помогали им находить дерзкие решения, бросаться в огненную круговерть, рисковать собою ради изгнания ненавистных захватчиков с родной земли? Ведь эта цель достигнута, пусть дорогой ценой, но достигнута! Надо ждать, люди осмотрятся и, пораздумав, спросят: в чем смысл наших усилий? Теперь впереди земли соседей, и борьба за их освобождение от фашистов потребует новых,
Темп движения к Люблину все нарастает. А там, где обозначаются очаги сопротивления, без промедления вступают в дело орудия, минометы, танки…
Еще на восточном берегу Западного Буга политработники и командиры внушали личному составу рот и батальонов: быть учтивыми в отношении населения освобождаемых сел и городов Польши, не нарушать установившихся в них порядков. Особо обговаривали условия обращения с пленными солдатами и офицерами: «Мы побеждаем противника не безрассудной жестокостью, а умением воевать».
— Понятно, лежачих не бьют. Даже фашистов, — отвечали на это гвардейцы. — Хоть и трудно, но так будет.
Тогда же была замечена резкая перемена в поведении гитлеровских солдат на поле боя. При отступлении они, почуяв прицельный огонь наших пулеметов в спины, падали без малейших признаков жизни. Но по опыту многих боев мы знали: так не бывает. Мгновенная смерть всего организма — редкое исключение. Даже прошитый прицельным выстрелом в голову человек сразу не падает, а продолжает какие-то доли секунды бежать или валится навзничь, вскидывая руки, корчась. Лишь в кино падают на поле боя замертво. Значит, солдатам Гитлера приспела пора играть в мертвецов, чтобы остаться живыми.
За Бугом гвардейцы захватили более сотни фашистских солдат и доставили их на пункт сбора пленных. Там их кормили из общей полковой кухни, делились с ними куревом. Коли сдался в плен, смотри и запоминай, какие мы отходчивые, как умеем укрощать в себе зло и чувство мести…
Казалось, можно не возвращаться к этому разговору.
Но вот группа разведчиков полка вернулась из одной деревни без «языка».
— В чем дело, почему не выполнили задачу?
Молчат разведчики.
— Где «язык»?
— Без «языка» здесь обойдемся, — обмолвился один из разведчиков. — Надо отводить полк в сторону от этого ада, иначе ни одного пленного до конца войны никто не будет брать.
Ад располагался недалеко от Люблина. Это был Майданек. Огромный массив болотистой земли, обнесенный колючей проволокой в три ряда. Над ними — сторожевые вышки с пулеметами. Лагерь смерти, где были истреблены — нам стало известно об этом тогда же от местных жителей — сотни тысяч мужчин, женщин, детей. Гитлеровцы ежедневно пригоняли сюда тысячные толпы людей, и никто из них не возвращался. Будто бездонное болото поглощало их бесследно… Бетонированные дорожки горбились между бараками — блоками с окнами за решетками. Над отдельными постройками маячили трубы. Под ними, в полуподземных сооружениях, укрывались печи, много печей… Здесь же грудились склады, заполненные тюками и матами из женских волос. Невдалеке теснились три детских блока. Возраст детей было трудно установить — все лежали неподвижно, но еще дышали. Ни один не мог подать голос. Молчаливые жертвы голода. Сыро, душно, смрадно.
— Детей стали выносить на воздух, — докладывал командир роты разведки. — На моих руках двое. Выношу их из блока и тут же замечаю — моя гимнастерка стала серой. Ординарец схватил метелку и принялся сметать… нет, не пыль, а — будь прокляты фашисты! — вшей.
Кто знает, быть может, гитлеровские изверги откармливали этих насекомых на детских телах, чтобы потом использовать для каких-нибудь экспериментов против живых и здоровых людей. И как тут можно было погасить в себе то жгучее чувство, которое заставляет вспомнить, что у тебя есть автомат, гранаты, пистолет! Однако ни один надзиратель и «истопник», ни один «парикмахер» и «попечитель» детского блока не попались на глаза. Все они, почуяв приближение гвардейцев Сталинграда, успели удрать в направлении Люблина.
Командир дивизии генерал Леонид Иванович Вагин, выслушав короткий доклад разведчиков о том, что довелось им увидеть в Майданеке, принял непривычное, но единственно верное решение:
— Запрещаю, категорически запрещаю всему личному составу дивизии останавливаться здесь хотя бы на пять минут… Ведите роты и батальоны без остановки на Люблин, на Люблин!..
Вагин командовал дивизией не первый год, он понимал всю сложность политической работы с личным составом на этом этапе, и его приказ был выполнен четко и беспрекословно: все полки дивизии, обойдя Майданек стороной, ринулись на Люблин.
И сегодня трудно представить себе, что произошло бы, если бы гвардейцы полка побывали в детских блоках, где глаза буквально искали фашиста, чтобы разрядить в него автомат. Кто бы стал слушать увещевания, если от гнева содрогалось сердце и в груди все кипело. Особенно трудно было бы говорить с теми, у кого родные погибли от рук гитлеровских палачей. Таких в полку были сотни. Могло действительно так случиться, что никто не стал бы брать немецких солдат в плен… Верное, очень верное решение принял командир дивизии…
На подступах к Люблину, перед железнодорожным переездом, наши танкисты раздавили противотанковую батарею противника. Уцелевшие фашисты вместе со своим командиром подняли руки. Сюда подоспели наши ручные пулеметчики во главе с гвардии старшим сержантом Юхимом Ременюком. Танкисты поручили ему сопровождать пленного офицера в штаб полка.
Гитлеровский офицер брел понуро и не мог понять, почему сержант дышит ему в затылок так горячо, прерывисто и часто спотыкается: больной, что ли, или очень устал?
Нет, Юхим был здоров и не устал. Ему просто трудно было одолеть в себе протест против приказания — «доставить офицера в целости и сохранности». В руках был пулемет, и палец на спусковом крючке… Стиснув зубы до боли в скулах, гвардеец не мог разогнуть палец…
Бывало, еще в дни боев в Сталинграде Юхим говорил друзьям:
— Вот выстоим, потом пойдем вперед на запад, на Украину. Там, перед Барвенковом, мое село Вишневая Долина. Там у меня жинка Яринка, дочка Оксана, старики — отец и мать. Хорошо у нас — пасека, сады, кругом привольно.