П.И.Чайковский
Шрифт:
Эта женщина шла на смерть ради веры, Кума Настасья — во имя любви. Как прекрасны в своей безграничной жертвенности русские женщины!
Первым представлением оперы "Чародейка" в Мариинском театре дирижировал автор, хотя в день премьеры чувствовал себя совершенно разбитым. Опера имела умеренный успех, аристократическая публика партера не слишком восторгалась народными мелодиями, органично вплетенными в музыку оперы.
И критика, как обычно, не смогла по достоинству оценить новое произведение Чайковского. Композитора обвиняли в отсутствии вдохновения, в
Горько переживал композитор неуспех последнего детища, однако это нисколько не повлияло на его творческое кредо: писать не ради славы, а следуя призванию души.
Закончив инструментовку "Чародейки", Чайковский волей судеб оказался в том самом Нижнем Новгороде, где жила когда-то его Кума Настасья. Здесь он сел на пароход и плыл никем не узнанный вниз по Волге до самой Астрахани.
Май стоял теплый, солнечный. Волга-матушка привольно несла свои воды мимо древних русских городов, упоминаемых еще в старинных летописях. Понравились Казань и Самара, в Царицыне Петр Ильич дивился сочетанию несочетаемого: пустынная немощеная площадь, в центре которой возвышался дом "на венский лад".
Путешествие складывалось удачно, тем более что его одиночества на этот раз никто не нарушил.
Утопающий в цветущих садах Баку показался Чайковскому сказочным восточным городом. Каспийское море приветливо голубело под жарким солнцем. Невольно вспомнилась полная неги прекрасная страна Шехерезады и Фирдоуси, даже захотелось написать что-либо на персидский сюжет. Правда, сейчас ему требовался хороший и продолжительный отдых, ради чего он теперь и ехал в Тифлис.
Брат и все его домочадцы были несказанно рады приезду дорогого и долгожданного гостя.
— Ты прямо как снег на голову свалился, — смеялся Анатолий Ильич, радостно обнимая старшего брата. — А снег в такую жару, как ты понимаешь, большое наслаждение. Какой же ты, брат, неутомимый путешественник. Вообще-то все мы, Чайковские, как мне кажется, произошли от самых что ни на есть кочевых цыган.
Тифлис поразил Чайковского соединением "Азии с Европой", в чем он усмотрел главную прелесть этого города. В Тифлисе был отличный оперный театр, ставивший "Мазепу", тифлисцы охотно посещали симфонические собрания, знали, любили музыку Петра Ильича Чайковского.
— Можешь себе представить, Анатолий, что среди этих пышных красот Кавказа меня вдруг потянуло… Как ты думаешь, куда?
Братья только что вышли из балагана, в котором творил чудеса силы и ловкости самый настоящий великан и теперь намеревались побродить по роскошному, полному редкостных цветов, кустарников и деревьев Ботаническому саду.
— Русского человека обычно тянет туда, где нас нет, — улыбнулся Анатолий. — Угадал?
— На этот раз не совсем. Потому что предмет моего теперешнего желания всегда со мной. Я говорю о музыке Моцарта. Не спорю, он, как никто другой, популярен в России, однако ж есть такие его произведения, о которых даже наши
— Ты хочешь сказать, что собираешься остаток дней своих посвятить популяризации творчества твоего божественного Моцарта и начнешь эту просветительскую деятельность в нашем славном Тифлисе?
Петр Ильич весело рассмеялся.
— Опять не угадал. Да что с тобой сегодня, Толя? Неужто и ты, как и Надежда Филаретовна, ревнуешь меня к моему музыкальному кумиру? Да, не скрою — люблю в нем каждую ноту, ибо в человеке, которого любим, мы любим все. К тому же, Толя, я всецело обязан Моцарту тем, что посвятил свою жизнь музыке.
— Думаю, этим ты в первую очередь обязан своей полной бездарности в области юриспруденции, — лукаво блеснул глазами Анатолий.
— Ладно, ладно, шутки в сторону. — Петр Ильич вдруг убыстрил шаги, и Анатолий теперь едва поспевал за старшим братом.
Они вступили в благоуханную тишину и прохладу сада, напоминающего райские кущи. Чайковский, надвинув на глаза шляпу, неустанно шел вперед.
— Может, все-таки присядем? — взмолился наконец Анатолий Ильич. — А еще жаловался на одышку и прочие недомогания. Да тебя можно в цирке показывать рядом с этим великаном.
Петр Ильич добродушно расхохотался и увлек брата на скамейку под могучим раскидистым орехом.
— Ага, пощады, значит, запросил. А я, пока мы делали этот наш полуденный пробег, кое-что придумал. Я составлю сюиту из мелких сочинений Моцарта в современной обработке, что даст повод к более частому исполнению этих жемчужин музыкального творчества. Одним словом, это будет самая неподдельная старина, но увиденная глазами нынешнего человека. То есть твоего неугомонного и моментально устающего от ничегонеделанья старшего брата.
— Ты же собирался в Боржом на воды, — попытался слабо возразить Анатолий Ильич.
— А ты полагаешь, что Моцарт может заскучать в этом экзотическом местечке под лазурным небом Кавказа?
— Мне кажется, твой Моцарт нигде не скучал. Из его биографии, написанной Отто Яном, я понял, что это был беспечный, хотя наверняка незлобивый человек, который очень часто свое искусство обращал в ремесло, — сказал Анатолий Ильич.
— Таковы были обстоятельства его бытия. К сожалению, поэзия не способна существовать без прозы жизни. Однако ж возьмем того же "Дон Жуана" — это ведь непрерываемый ряд таких перлов музыкального вдохновения, перед которыми бледнеет все, написанное до и после этой оперы.
— И тем не менее я согласен с Надеждой Филаретовной, которая считает музыку Моцарта поверхностной и невозмутимо веселой. Как будто он был удовлетворен всем в жизни.
— Я думаю, чувство удовлетворения происходило в нем от сознания того, что все, выходящее из-под его пера, открывает неведанный дотоле горизонт высшей музыкальной красоты, которая не потрясает, но пленяет, радует, согревает душу.
Братья надолго замолкли, окруженные ароматами цветущих магнолий и щебетом птиц. Чайковский что-то напевал, тростью чертил на песке нотные линейки и головки нот.