П.И.Чайковский
Шрифт:
В разгар репетиции в зал почти влетела очаровательная моложавая дама и, проворно вскочив на подиум, где размещался оркестр, принялась душить в объятьях окончательно растерявшегося капельмейстера.
— О дорогой мой Петр Ильич, как же я рада, рада! — твердила дама, в которой Чайковский наконец узнал блистательную венгерскую пианистку с мировой славой Софи Ментер. — Мы с Базилем так спешили к вам. Однако ж вы чем-то расстроены? В чем дело? — Ментер вопрошающе глядела на Петра Ильича. — Ах, я понимаю вас — с таким оркестром каши не сварить, как говорят в России. Вы же, разумеется, ни в коем случае не хотите ударить в грязь лицом. Видите, сколько чудесных
— Мадам, если угодно, я доставлю вам хоть звезду с неба, — пообещал подоспевший Гутман.
— Она у меня уже есть. — Софи нежно, но властно взяла Чайковского под руку, и они вместе спустились с подиума. — Итак, милый Петр Ильич, если не возражаете, перекусим где-нибудь на свежем воздухе — и в путь.
Чайковский не возражал. Он очень подружился с Софи Ментер в те времена, когда она преподавала в Петербургской консерватории, восхищался ее романтичным, темпераментным исполнением фортепьянной музыки Шопена, Шумана, Листа, ценил в ней умного, доброго собеседника, отзывчивого друга. Ну, а что касается ее спутника и ученика, Василия Сапельникова, этот юноша прочно завоевал его сердце еще четыре года назад, когда дебютировал в Гамбурге с его Первым фортепьянным концертом и произвел настоящую сенсацию.
— Как любил повторять мой дорогой незабвенный учитель Ференц Лист, пускай наша жизнь будет настолько прекрасной, насколько у нас хватит на это фантазии, — говорила Софи Ментер уже по дороге в Иттер. — Думаю, Петр Ильич, у нас с вами она просто бьет ключом. Нет, нет, не волнуйтесь — превыше всего я ценю ваш покой и любовь к уединению. Между прочим, Базиль это подтвердит, я сама отшельница. Живу в обществе музыки, природы и старых безобидных духов, обитающих под крышей моего уютного неприступного гнезда…
Чайковский отдыхал у Ментер и душой и телом. В его распоряжении был целый этаж этого "чертовски красивого" замка на самой макушке поросшей сочным альпийским лугом горы, куда долетало разве что пение птиц и мелодичное позвякивание колокольчиков пасущегося в долине стада. Он много гулял, читал книги из великолепной библиотеки гостеприимной хозяйки, слушал ее божественную игру и… очень скучал по России. Закрыв глаза, представлял себя то в Каменке, то в Майданове, а чаще всего в родном Клину, который успел полюбить всем сердцем. Там уже наверняка желтеют и никнут прихваченные холодными утренниками цветы на клумбе у веранды, сбиваются в стаи перелетные птицы… Алексей закупил на зиму капусту и яблоки, насолил грибов… Однако же что-то знакомое и на редкость симпатичное рождается под пальцами этой необыкновенной женщины. Как будто его поднял в воздух, закружил вихрь волшебной мечты, и он верит, верит в то, что эта мечта непременно сбудется.
— Ваш "Щел-кун-чик", — Софи снова с наслаждением выговаривает русские слова, — вернул меня в волшебную страну детства. Я вдруг загрустила о елке, рождественских сладостях, которые находила в ее пушистых лапах. А вот сейчас, играя для вас Анданте Маэстозо, вспомнила свою первую любовь. Я всегда дивлюсь способности вашей музыки заставить человека становиться чище, возвышенней,
— Милая Софи, очень благодарен вам за свое Анданте, хотя, признаться, к своему стыду, не сразу узнал его, — тихо заговорил Чайковский. — Дело в том, что я очень нежно люблю всякое свое чадо тотчас после появления его на свет, пока оно еще вполне мое и никто его не знает, но как только оно сделалось достоянием публики, я охладеваю к нему, даже забываю его. — Он грустно усмехнулся. — Впрочем, я сам люблю этот балет, хотя, сочиняя, был уверен, что получится хуже "Спящей красавицы". Не мне судить, как вышло на самом деле.
— Вышло так, что вы создали гимн земной человеческой любви, — вмешался в разговор сидевший у камина Сапельников. — Не перестаю дивиться вдохновению, которое посещает вас без устали с каждой новой вещью.
Чайковский досадливо поморщился.
— Дорогой мой Вася, уж вам, наверное, следовало бы понимать, что нет неблагодарней занятия, как ожидать, пока на тебя снизойдет вдохновение. Даже человек, одаренный печатью гения, не создаст ничего не только великого, но даже среднего, если не будет адски трудиться. И чем больше ему дано, тем больше он должен трудиться. Вспомним нашего божественного Моцарта, изнурявшего себя за письменным столом по двадцать часов в сутки.
— Позвольте, но ведь Моцарту все давалось легко…
— Нет, нет, я знаю, что говорю, — остановил Сапельникова на полуслове Чайковский. — Вдохновение рождается только из труда и во время труда. Если у меня ничего не получается сегодня, я завтра сажусь за ту же работу снова. Так я пишу день, два, десять дней, не отчаиваясь, глядишь, на одиннадцатый день что-нибудь путное и выйдет. Упорной работой, нечеловеческим напряжением воли вы добьетесь своего, и вам все удастся больше и лучше, чем гениальным лодырям.
— Вы полагаете, Петр Ильич, что бездарных людей на свете не бывает? — тряхнув прелестной белокурой головкой, поинтересовалась Софи Ментер.
— Их меньше, чем мы подчас думаем. Но зато очень много людей, не желающих или не умеющих работать. К тому же частенько по молодости лет мы не понимаем той простой истины, что назначение каждого человека прежде всего состоит в том, чтобы, не жалея сил и здоровья, служить выбранному раз и навсегда делу. Кабы мне вернуть прошедшее, я бы минуты не потратил на те самые пустяки, в которых когда-то искал смысл бытия…
Чайковский долго ворочается на широченной инкрустированной кровати, уносясь памятью в далекое прошлое. Были, были и в нем прекрасные, незабываемые мгновения. Особенно в детстве, насквозь пронизанном теплой материнской любовью. До сих пор не может он смириться с потерей матери, вдруг так внезапно, так безвозвратно исчезнувшей из его жизни. Нет больше и дорогих сердцу друзей: Николая Рубинштейна, Губерта, Котека… Нет ничего вечного в этом мире, отчего он подчас кажется таким хрупким, таким ненадежным.
Хотя как же так нет? Разве не вечен Шекспир с его возвышающими душу страданиями, с верой в победу добра над силами зла? А Моцарт? Рафаэль? Микеланджело? Конечно же, они вечны, благодаря их бессмертным творениям. С ними часто разговариваешь, как с живыми. Вот Глинка по сей день служит первым советчиком в его творчестве. Без Глинки вряд ли бы создал он "Спящую красавицу", "Щелкунчика". Да все русские композиторы долго будут черпать из этого богатого источника, ибо нужно много времени и много сил, чтобы исчерпать все его богатства. Да! Глинка настоящий творческий гений.