Пацаны, не стреляйте друг в друга
Шрифт:
Он уже думал, что разговор закончен. Но Тараскин подбросил в погасшую было топку заминированное поленце.
– А на Аллу Сергеевну вы, товарищ капитан, напрасно наехали, – предостерегающе нахмурил он брови.
– Это уже интересно, – вскинулся Панфилов. – А если натура у меня такая, ненавижу, когда мне хамят?
– Чем она вам нахамила? Вы сами набросились на нее. За то, что не вас, а нас она вызвала на происшествие...
– Ну, погорячился немного...
– Она мне сразу позвонила, я как раз дежурил... О вас не подумала.
– Вас
– Да. А что тут такого? Я же работал с ней, по делу мужа...
– Ничего такого. Баба она красивая, не вопрос...
– Может, вас это и заело?
– Я не понял, мы что, выяснять сейчас будем, что да как?
– Скорее всего, будем. Но не сейчас. Назначат служебное расследование, возможно, мне придется его вести...
– Рапорт напишете? Или она сама будет жаловаться?
– Плохо вы меня знаете, если думаете, что я своего могу сдать... Сама будет жаловаться. Ну, а я все видел и слышал... Напрасно вы ее сукой назвали.
– А как она меня назвала?
– Плебей, кажется.
– По-вашему, я должен был стерпеть?
– Если по-моему, то да.
– Я не плебей, лейтенант.
– Но и не патриций... Патриции в милиции не работают...
– Плебей – это прежде всего оскорбление.
– Не спорю.
– Тогда какой разговор?
– И все-таки вы напрасно дали волю своим чувствам...
– Может быть. Но не вам меня учить, товарищ лейтенант.
– Да, конечно... Поеду я.
Тараскин улыбнулся так, будто движением губ разгонял темные тучи над головой Панфилова. И руку на прощание он подал с таким видом, как будто недоразумение исчерпано. Но это была всего лишь видимость. И грозовая туча будет, и гром грянет. Но Марк Илларионович ничего не боялся.
Гром грянул в тот же вечер. В самом буквальном смысле. Темные тучи, громыхание и блеск электрической стихии, ливень. Но Панфилов никуда не уходил. Стоял у озера как истукан, под дождем, в непромокаемой накидке. Он понимал, что при такой погоде Настя не придет, но уйти не смел. Так и простоял до самой полуночи.
Настю он так и не дождался. Но домой уходил в предчувствии грядущего счастья.
Дождь лил до глубокой ночи, но утром от туч не осталось ни следа. Чистое небо, бездонное, как глаза у Насти. И солнце во всей своей жизнеутверждающей красе, такое же жаркое, как любовь к ней...
А к обеду нагрянул майор Перелесов из города.
– Плохо, Панфилов, очень плохо. Жалоба на тебя.
– Сколько?
– Одна.
– От кого?
– А что, должно быть две или три? От разных людей?
Перелесов сообразил правильно. Но у него лишь догадки. Похоже, жалоб со стороны Грецкого не поступало. Или со стороны Максютовой.
– Нет, одна должна быть.
– Одна, от гражданки Максютовой. Как ты ее назвал?
– Так и назвал. Как она того заслужила.
– А конкретно?
– В объяснительной напишу.
– Напишешь.
– И это обязательно?
– Я бы сказал, первостепенно. Ты извинишься, а я проконтролирую.
– Ее сейчас дома нет, – совсем в том не уверенный, сказал Марк Илларионович.
Но Перелесов ему поверил.
– А когда она будет?
– Поздно вечером, – приплел он.
– Что ж, придется мне остаться здесь до позднего вечера, – не сдавался майор. – Вместе к ней поедем.
– Зачем ехать, тут пешком совсем чуть-чуть. Или мне на коленях к ней надо приползти?
– Не ерничай, Панфилов.
– Я не ерничаю. Просто смешно. Мне, капитану милиции, извиняться перед какой-то вертихвосткой...
– У этой вертихвостки роман с начальником... Э-э, не важно, что там, – спохватившись, отмахнулся от самого себя Перелесов.
– Роман с начальником РОВД?! Занятно!
– Ну, не то чтобы роман... Но я тебе ничего не говорил.
– А я ничего и не слышал...
– В общем, полковник Сагальцев настаивает...
– Ну, если сам Сагальцев... Хорошо, принесу ей свои извинения...
– Вот и хорошо, – облегченно вздохнул Перелесов. – А то я уж думал, что давить на тебя придется... Да, хотел тебя спросить. Узнал, кто участок твой спонсирует?
– А что, Сагальцев не знает?
– А почему он должен знать?
– Ну, если он с Максютовой крутит. Она же должна быть в курсе?
– Я не знаю, что он там крутит. Не моего ума дело. И не твоего... Ты мне скажи, узнал или нет?
– Нет. Но обязательно узнаю.
Он не стал говорить про разговор с Грецким. Во-первых, Антон врал. А во-вторых, не хватало еще, чтобы начальник РОВД к нему для выяснения отправился. Сагальцев к нему с поклоном, а тот ему – жалобу на капитана Панфилова. Так, мол, и так, незаконный арест, ущемление прав человека, небрежное отношение к личности...
– И насчет Максютовой узнаю. Может, она уже дома. А вы пока пообедайте, отдохните.
Панфилов организовал обед в комнате психологической разгрузки, после чего вызвал к себе в кабинет Костромского, плотно с ним пообщался по интересующему его вопросу, сделал пару звонков и только затем вместе со своим начальником отправился к гражданке Максютовой.
Она была дома. Вышла к воротам, но во двор гостей впускать не стала. Каверзно улыбнулась, глядя на Панфилова в проем открытой калитки.
Марк Илларионович молчал, поэтому заговорил Перелесов:
– Вот, Алла Сергеевна, пришли к вам извиниться.
– Извиняйтесь, – ехидно ухмыльнулась она.
– Может, мы в дом пройдем? – спросил Панфилов.
– Еще чего! Здесь извиняйтесь.
– Извините, Алла Сергеевна... За то, что до конца не разобрались, извините... А то ведь ваш муж от руки злодея погиб, а мы его смерть на самоубийство списали. Нехорошо вышло...