Пациент скорее жив

Градова Ирина

Мне было не с руки, чтобы завхоз начал трепаться о том, что произошло в заброшенном корпусе, поэтому я решила сыграть на его страхе перед начальством. Мужик – явно пенсионер, чуть что – вылетит отсюда, как пробка из бутылки, и вслед никто не посмотрит.

Кажется, у меня получилось. Красное лицо Петра Филипповича даже побледнело при мысли о том, что его могут обвинить в халатности. Странное дело: Светлогорка – одно из самых «тухлых» мест в городе, и тем не менее этот человек за него держится – вот вам и пенсионная реформа в действии!

– Вы правда… того… не станете болтать? – уточнил завхоз.

– Можете не сомневаться! – заверила я его. –

Но и вы сделайте, как я сказала, если не хотите неприятностей. И еще: я бы на вашем месте все здесь как следует обыскала: не ровен час, и в самом деле обнаружится какой-нибудь склад оружия или плантация конопли в подвале.

Петр Филиппович побледнел еще больше.

– Вот те на, едрена-матрена! – пробормотал он.

– И один не ходите! – продолжала нагнетать я. – Позовите каких-нибудь парней: ведь кто-то же пытался меня укокошить… Ладно, я побежала, а то надо рану обработать. На лоб швы еще небось накладывать придется!

Выбравшись на свежий воздух, я позволила себе прислониться к стене: ноги подкашивались, и я не была уверена, что смогу идти. Как бы я ни храбрилась перед завхозом, а факт оставался фактом: кто-то действительно покушался на мою жизнь!

Отдышавшись, я направилась к главным воротам. Не успела выйти за территорию, миновав шлагбаум, как пришлось резко затормозить: всего в каких-то двадцати шагах от меня стояли Марина и Антон и о чем-то разговаривали. Я спряталась за будкой охранника и стала прислушиваться, но до меня не долетало ни звука: старшая медсестра и медбрат беседовали очень тихо. Потом Антон кивнул, сел в свои старые «Жигули» и отъехал, а Марина, постояв пару минут, глядя вслед автомобилю Головатого, развернулась и двинулась обратно.

Идя по улице, я прокручивала в голове события сегодняшнего дня. Итак, что я узнала? Записи в бумагах Марины – филькина грамота: пациенты никак не могли быть переведены ни в один из корпусов под номером «три». Факт бесспорный. Дальше. Кто рассказал мне об этом? Антон Головатый, которого я сама же просила выяснить, куда делись несколько человек, госпитализированных в Светлогорку и позже пропавших без вести. Несмотря на то что он меня разоблачил, Антон выполнил свою часть договора и передал мне информацию. А потом, когда я сунулась в пресловутый корпус, на меня вдруг свалился тяжеленный ящик с инструментами. Совпадение? Кто знал о том, что я пойду туда? Да никто, ведь я приняла решение лишь после разговора с медсестрой в приемном отделении третьего корпуса «Б». Но Антон вполне мог проследить за мной, предположив, что я попытаюсь проверить информацию. Почему он не ушел вместе со всеми, а торчал на территории больницы, и о чем они с Мариной могли разговаривать, как не об этом? Не сама ли старшая сестра подкинула Антону «утку» про третий корпус, чтобы заманить меня туда и подстроить «маленький несчастный случай»? И что же мне теперь делать? Имеет ли смысл продолжать игру, если не только Антон, но и Марина уже в курсе того, что я – не та, за кого себя выдаю?

Уже добравшись до дома и поднимаясь на лифте, я вдруг подумала: что, если бы аварийный корпус не продувался всеми ветрами насквозь и с улицы не было слышно, что творится внутри? Что, если бы Петру Филипповичу не вздумалось проверить, что за звуки раздаются там, и войти?

От этой мысли меня затошнило. Открывая дверь предательски дрожащими руками, я мечтала лишь об одном: принять горячий душ, чтобы привести в порядок мозги и немного прийти в себя. Но телефон, трезвонящий в гостиной, помешал моим планам.

– Здравствуйте, Агния! –

услышала я знакомый мягкий голос.

Мне понадобилось несколько долгих секунд, чтобы понять, кто мне звонит.

– Павел? – обрадовалась я.

– Узнали? Вот и славно! – пробасил психиатр. – Как насчет того, чтобы встретиться?

– Э-э… встретиться…

Я не знала, насколько Кобзев в курсе происходящего и что бы сказал Лицкявичус, но Павел словно прочел мои мятущиеся мысли.

– Андрей знает, Агния, – успокоил он. – Честно говоря, именно он просил меня связаться с вами.

Мне всегда приятно иметь дело с Павлом Кобзевым. Он прекрасный, легкий человек и отличный специалист. Его услугами пользуются прокуратура и милиция, и он является признанным авторитетом в Питере. Впервые мы встретились, когда от отравления синильной кислотой умерла моя подруга Лиза Томилина, и я познакомилась с Лицкявичусом и остальными членами ОМР.

– Почему вы хотите встретиться? – поинтересовалась я. – Что-то случилось?

– Вика рассказала нам о… вашем приятеле Урманчееве.

– И что? – насторожилась я.

– Есть разговор – не телефонный. Так как насчет увидеться?

– Когда?

– Скажем, через часок.

Я беззвучно застонала: значит, душ и отдых отменяются. Но в то же время я не сомневалась, что Лицкявичус не стал бы зря отрывать Кобзева от работы с многочисленными пациентами. Видимо, у них имеются все основания для беспокойства и мне не следует это игнорировать. К моему удивлению, Павел, страшно любивший закусить и, чего уж греха таить, выпить, вопреки своему обыкновению назначил встречу не на нейтральной территории – в каком-нибудь кафе или ресторане, а у себя дома. Заинтригованная, я согласилась. Кроме всего прочего, мне было страшно интересно посмотреть, как живет Павел Кобзев, успешный психиатр, известная личность, о котором я не знала ничего, кроме официальной версии и того, что он является личным другом Лицкявичуса.

К моему удивлению, Павел жил в обычной блочной многоэтажке, а не в каком-нибудь элитном кондоминиуме с охраной и огороженной территорией. В его доме даже домофон не работал, и я преспокойно вошла в подъезд.

Старая деревянная дверь квартиры тоже не вызвала доверия. Однако за ней, как выяснилось, располагалась ее гораздо более добротная «сестрица» из легированной стали, снабженная системой «паук». Квартирка тоже произвела на меня впечатление. Нет, у Павла не было антиквариата, выстроившегося вдоль стен! Минималистский стиль создавал впечатление скорее деловитости, нежели уюта: очевидно, что и требовалось, ведь Кобзев принимал пациентов на дому, и квартира, таким образом, являлась и его личным убежищем, и рабочим пространством.

Психиатр встретил меня у порога, широко улыбаясь. Однако улыбка мгновенно сползла с его лица при виде пластыря, которым я наскоро заклеила лоб, обработав рану прямо перед приходом сюда.

– Что с вами случилось? – спросил он озабоченно.

– Так, небольшая авария, – беспечно ответила я, еще не решив, рассказывать ли о том, что произошло со мной в заброшенном корпусе больницы. – Сущая ерунда, честное слово!

Покачав головой, но без каких-либо возражений Павел проводил меня в гостиную, оформленную в пастельных тонах. Ни тебе ковров, ни мягких подушек – только два больших дивана и кушетка. Да еще несколько картин на стенах: я словно оказалась в фильме «Окончательный анализ» с Ричардом Гиром, игравшим психоаналитика, которого успешно водит за нос пациентка, изображающая раздвоение личности.