Падение башен. Нова
Шрифт:
— А что потом? — спросил Тил.
— Мы не знаем, с кем воюем, — повторил Джерин. — Может, мы будем сражаться сами с собой, но не будем знать этого. Судя по истории, во время войны каждую сторону держали в неведении относительно другой, или говорили им ложь вместо правды. Но правда может быть… — его голос оборвался.
— Какой же у вас план? — спросил Тил.
У стойки опять засмеялись.
— Каким-то образом мы должны спасти хотя бы часть от грядущего уничтожения. Лишь немногие из нас знают все, знают, что надо делать.
— Что? — снова спросил Тил.
Джерин неожиданно повернулся.
— Выпьем! Выпьем все!
Все оживленно двинулись к бару.
— Какой у вас план? — снова спросил растерявшийся
— Я расскажу тебе, — почти шепотом ответил старик, — но не сейчас… — он опять обернулся назад. — Пить до дна!
Трое мужчин, уже получивших стаканы, одобрительно закричали.
— Вы со мной, друзья? — спросил старик.
— С тобой! — крикнули еще шестеро, стукнув стаканами по столу.
— Мой план… — начал Джерин. — У всех есть стаканы? Еще один круг на всех!
Раздались общие крики одобрения.
— Мой план… понимаете, он не совсем мой, это лишь малая часть великого плана. Мой план — похитить принца Лита из дворца. Это та часть, которую должны выполнить мы. Вы со мной, друзья?
Поднялся крик. Кто-то у стойки затеял драку. Голос Джерина пробился сквозь шум, заставив его на несколько секунд утихнуть, и перешел в затихающий шепот:
— Вы должны быть со мной! Сегодня ночью! Я… Я так планировал.
Тил нахмурился, а Алтер покачала головой Старик закрыл глаза. Рэра встала рядом с ним.
— Ты сам заболеешь от этого крика. Давай, я отведу тебя наверх, в твою комнату.
Когда она повернула старика к лестнице, гигант со шрамом встал, пристально поглядел на Джерина и осушил свой стакан. Джерин кивнул, тяжело вздохнул и позволил Рэре вести его. Тил и Алтер смотрели ему вслед. Пьющие снова зашумели.
ГЛАВА 3
Она сделала запись в блокноте и взяла жемчужную застежку, которой скрепляла плечи своего белого платья.
— Мэм, я причешу вас? — спросила горничная.
— Одну секунду. — Кли повернулась к интегральным таблицам, определила дифференциал субкосинуса А плюс В и перенесла его в блокнот. — Можешь начинать. — Она отодвинулась в гамаке и подняла с шеи темную массу волос.
Горничная взяла это эбеновое богатство и потянулась к концу серебряной цепочки с нанизанными через каждые полтора дюйма жемчужинами.
— Мэм, что вы там рисуете?
— Надеюсь установить инверсию субтригонометричееких функций. Мой учитель в университете открыл непрерывные функции, но никто еще не доходил до обратных.
Горничная вплела цепочку и воткнула гребень в каскад волос, упавших на плечо Кли.
— А… а что вы будете делать с ними, когда найдёте?
— Да-а, — сказала Кли, — действительно, они будут совершенно бесполезны. Когда-нибудь мы найдем им применение, но пока они бесполезны. Но интересны.
— Наклоните голову чуть влево, мэм. Вы будете выглядеть превосходно. — Пальцы ловко сделали волну в волосах. — Прямо замечательно.
— Надеюсь, что Тумар придет. Без него будет скучно.
— Но ведь король приедет, — сказала горничная. — Я сама видела карточку его согласия.
— Мой отец будет радоваться этому больше, чем я. Мой брат ходил в школу вместе с королем до… до коронации Его Величества.
— Удивительно! — сказала горничная. — Подумать только! Они дружили!
Кли пожала плечами.
— Мэм, вы видели бальный зал? А все закуски из рыбы. Знаете, это самая мелкая из тех, что выращивает ваш отец.
— Знаю, — улыбнулась Кли. — Не думаю, что я когда-нибудь съем в своей жизни хоть одну папину рыбу. Это прямо ужасно. Но считается, что она очень хорошая.
— Очень хорошая, мэм, очень. Ваш отец замечательный человек. Он выращивает такую хорошую, крупную рыбу. Но правда ведь, она чем-то отличается от той, что привозят с побережья. Я пробовала, так что знаю.
— А в чем разница? — спросила Кли.
Горничная задумалась:
— Не знаю, мэм. Но каждый скажет, что разница есть.
Замок на парадной двери помнил отпечаток его большого пальца. В этот момент Джон говорил:
— Пока ты был прав. Да, я верил тебе. Выбора у меня немного. — Он был в кладовой отцовского дома. — Я буду верить тебе. — Какой-то своей частью, во всяком случае. Почти пять лет назад меня посадили за глупость, которую я сделал, и я, при всем желании не смог себя убедить, что в этом повинен я один. Я не собираюсь сваливать вину целиком на Оска — шальной случай и все такое… Но я хочу только выбраться из этого. Я хочу быть свободным. Я шел почти на самоубийство, пытаясь бежать с рудников. И два человека, вероятно, умерли, помогая мне. Да, ты вывел меня из этого безупречного стального кладбища, и я пошел в обратную сторону, к радиационному барьеру. За это спасибо. Но я все еще не свободен и все еще хочу свободы больше всего на свете. Да, я знаю, ты хочешь, чтобы я что-то сделал, но я не понимаю, что именно. Ты обещал рассказать. Ладно. Но ты мотаешься в моей голове, так что я не свободен. Если дело в том, чтобы повиноваться тебе, то я это делаю. Но предупреждаю: если я увижу еще одну трещинку в стене, еще один проблеск света — я воспротивлюсь попытке пробиться, и к дьяволу тебя. Потому что, пока ты здесь, я все еще заключенный.
Свет в кладовой закачался. Джон был за высоким шкафом с фарфоровой посудой. Кто-то вошел в кладовую. На углу шкафа показалась рука, широкая с черными волосами, украшенная браслетом с голубым стеклом неправильной формы. Когда дверь открылась, рука исчезла из виду. Звон тарелок на полках, скольжение фаянсовой посуды, и голос:
— Здесь все в порядке. Неси эту.
Дверь закрылась. Джон шагнул вперед. Все здесь было ему знакомо. Вот дверь в главную кухню. Он вышел и медленно пошел по холлу к столовой. В холле стоял стол красного дерева, на нем свободной формы скульптура из алюминиевых прутьев и стеклянных шаров. Она была ему незнакома. Раньше здесь стояла голубая керамическая ваза. Глазурь ее была вся в трещинах. Комбинация бирюзы и пламенеющего красного стола казалась слишком богатой, слишком чувственной. Он разбил эту вазу. Разбил нечаянно. Он вспомнил свою первую реакцию: удивление, что глазурь покрывала керамику только снаружи. Ему было тогда четырнадцать лет.
Он вошел в семейную столовую и остановился. Когда использовался бальный зал, сюда никто не мог бы войти. Здесь слышалось нежное тиканье часов. Все полки были уставлены отцовской коллекцией хронометров. Он посмотрел на полки вровень с его глазами. Когда он в последний раз был в этой комнате, полки были выше. Свет из двери падал на циферблаты, одни с ноготь величиной, другие больше его головы. За пять лет прибавилось много новых, подумал он.
Когда ему было восемнадцать лет, он стоял в этой комнате и рассматривал тонкий двойной развилок энергетического ножа. Позднее в королевском дворце, с тем же ножом он испытал внезапный страх обнаружения. Страх перешел в панику. Паника осложнилась растерянностью, а растерянность снова перешла в страх. Страх тянул его вниз, а когда Джон пытался бежать через сводчатый коридор, ноги его как бы прилипали к полу. Он наткнулся на статую в нише, повернулся к преследовавшему его стражнику и метнул белую иглу энергии. Плоть стражника зашипела, стала опадать и Джон сразу обессилел. Его легко взяли. Неумеха, подумал он. Не пальцы — он исправлял многие из этих часов, когда отец приобретал их в разных стадиях поломок — а мозг. Его эмоции не были тонкими и обнаженными, а стрелы злобы или страха падали вокруг него без фокуса или без видимого источника. Отвращение или любовь, когда он испытывал их, были нечеткими и легко превращались одно в другое.