Падение и величие прекрасной Эмбер. Книга 2
Шрифт:
– Пусть она перевезет сюда, в дом, своих братишек и мать. Им трудно в деревне. Мальчики еще маленькие. А мать Катерины больна и не может работать.
– Что же с ней? – вдруг спросил он все так же беспомощно и тихо.
– Какая-то внутренняя хворь изнуряет ее.
– Может, ты лекаря позовешь из немецкой слободы, когда ее сюда перевезут?
Я так и сделала.
Со мной он был телесно близок еженощно. И днем все старался не отходить от меня. Он говорил со мной доверчиво, показал мне книги, сказал однажды,
– Может, тогда и я был бы другой. Как хорошо было бы. А теперь уж поздно.
– Ты думаешь, что не сможешь измениться? – осторожно спросила я. – А если все же попытаться? Или совсем невозможно?
– Совсем, – тихо ответил он.
Глава сто девяносто восьмая
В доме Турчанинова было много слуг. В основном это были люди развращенные рабством, настоящие холопы, все мысли которых лишь о том, как бы поменьше работать, да побольше есть и тащить у хозяина что ни попадя. Эти слуги при доме назывались «дворней».
Но четверо слуг выделялись в этой толпе. Этим четверым Турчанинов доверял, они были умны и образованны. Разумеется, я говорю о Константине Плешакове, Михаиле Шишкине, Дмитрии Рогозине и Иване Алексееве.
Все это были молодые еще люди, высокие и стройные. Трое из них – Плешаков, Шишкин и Рогозин, бывали за границей, владели языками. Алексеев был вроде попроще. Он обучался лекарскому ремеслу у врача из немецкой слободы. Шишкин и Плешаков были красивы, но именно Иван Алексеев слыл местным дворовым донжуаном. У него и прозвание было: «Мужик на одну ночь». Алексеев и Рогозин были близнецы.
Во всех четверых я различала что-то общее. Но что? Я полагала, что их роднит то, что они все получили образование, все были умны. Но и еще что-то было? Я не могла определить, что же именно.
Загадка разгадалась совершенно случайно, как это часто бывает.
Как я уже сказала, Турчанинов старался не разлучаться со мной. Поэтому меня удивило, когда однажды утром он куда-то уехал, и словно бы тайком от меня. Меня охватило странное чувство. Что это было? Ревность? Да нет, пожалуй. Просто я уже привыкла быть рядом с ним и это нарушение привычного уклада вызывало какую-то горечь и растерянность.
Я думала, куда же он мог поехать. Мне пришло в голову, что к Татиане. Я знала, в каком она монастыре. Это было на окраине города. Мне было захотелось поехать следом. Но тотчас такая мысль сделалась мне неприятна. Если он хочет видеть ее, это его право. А вот у меня нет права ревновать его к ней. Да ведь и ее я люблю. И я знаю, что если бы он приехал, это доставило бы ей радость. Но ведь он такой странный. Если бы он еще и решился сблизиться с ней телесно, как бы ей было хорошо. Она ведь всегда хотела, чтобы кому-то от нее было хорошо.
Теперь я жила в ее покоях. Я ничего в них
Пользуясь отсутствием Турчанинова, я перебирала рукоделье Татианы, рассматривала, любовалась тонкостью и изяществом ее работы. Внезапно в дверь тихо постучались. Я сразу поняла, что это не Турчанинов. Наверно, кто-то из прислужниц.
– Кто? – спросила я.
Катерина открыла дверь и вошла. Теперь я реже виделась с ней. Я позволяла ей ухаживать за больной матерью и присматривать за братьями. Лекарь из немецкой слободы нашел, что мать Катерины больна неизлечимо. Он прописал ей микстуру, но готовил эту микстуру и лечил больную наш Иван Алексеев. Мне было любопытно, видится ли Катерина с Шишкиным, и если да, то где, и как поживает неведомая мне Аришка с «верха». Но я не спрашивала Катерину обо всем этом. Я думала, что подобные расспросы унизили бы меня.
– Здравствуй, Катя, – сказала я, – Ты что? Надо тебе чего?
Она покачала головой.
– Как мать? – участливо осведомилась я, – Что Гриша и Андрюша?
– Они-то хорошо. Играют, – девушка улыбнулась, – За все вас я должна благодарить.
– Не стоит благодарности, – быстро произнесла я, – Не стоит.
Я уже давно знаю, и тогда знала, что от самой искренней, горячей благодарности как раз и недалеко до самой искренней горячей ненависти к своему благодетелю.
– Ты садись, Катерина, – я сделала ей знак рукой. Она присела на скамью и посмотрела на рукоделье, разложенное на столе.
– Вот видишь, перебираю, – я вздохнула.
Вдруг мне так захотелось говорить прямо, захотелось, чтобы меня поняли, чтобы мне посочувствовали.
– Как она вышивала, бедная, – заметила я и нагнулась над вышитой жемчугом тканью.
Катерина конечно поняла, о ком идет речь, но промолчала.
– Ты осуждаешь меня? – спросила я.
– Как можно! Судьба, – заметила она кротко.
– А зачем ты сейчас пришла, Катя? – я посмотрела на нее, – Ты ведь не просто так пришла. Ты мне что-то сказать хочешь.
– Может, и хочу, – неопределенно отозвалась она.
– Ну и говорила бы, – я улыбнулась. В этой ее неопределенности было что-то детское.
– Скажу, – протянула она.
– Говори! – я снова улыбнулась.
– И скажу!
– И говори!
Мы будто затеяли с ней смешную игру.
– Вы ведь хотите знать, куда он поехал? – наконец прямо спросила она.
Многие не поверят мне, я знаю, но в первый момент я и вправду не поняла, о ком она говорит.
– Кто? – машинально спросила я.