Падение Иерусалима
Шрифт:
На другое утро, ещё до того как вверху, над землёй, взошло солнце, Мириам разбудила Нехушту. Та пообещала ей, что в этот день её отведут на старую башню, и столь велико было её желание подышать свежим воздухом и увидеть голубое небо, что в ту ночь она почти не сомкнула глаз.
— Потерпи, госпожа, — увещевала её Нехушта, — потерпи. Мы не можем взойти на башню, пока ессеи не совершат обряд поклонения солнцу, который в этой чёрной дыре они блюдут ещё ревностнее, чем когда бы то ни было прежде.
Завтракать Мириам наотрез отказалась, но ей всё же пришлось подождать, пока Итиэль не отвёл её в кладовую. Потайная дверь там была открыта, ибо закрывали её только в случае опасности. Пройдя через неё, они подошли к монолитной двери; Итиэль ещё раз показал им, как её открывать. И вот они уже в самом низу массивной башни. Увидев над собой багровое от утренних лучей небо, Мириам захлопала в ладоши и закричала.
— Тише, — сказал Итиэль. — Стены эти очень толстые, и всё же в Иерусалиме, этом гнездилище тысяч несчастий, отнюдь не безопасно кричать от радости; в каменной кладке может оказаться трещина, кто-нибудь услышит твой голос и начнёт тебя искать. А теперь идите за мной.
Они взобрались на верхнюю галерею, откуда через бойницы можно было осыпать нападающих камнями и стрелами. Разгуливая по галерее, Мириам останавливалась около каждой бойницы, с нетерпением выглядывая наружу.
К югу лежали мраморные дворы и сверкающие строения Храма; над ним, невзирая на ежедневные сражения, поднимался дым воскурений. За Храмом лежали Верхний и Нижний города — тысячи и тысячи домов, забитых человеческими существами, в них укрывшимися; многие из них, пренебрегая опасностью, праздновали Пасху. К востоку расстилалась всхолмлённая долина Иосафат, за ней высилась Масличная гора с зелёными деревьями, которым суждено было пасть под топорами римлян. К северу — новый город Бецета, огороженный третьей стеной, ещё дальше — скалистые земли. Невдалеке от неё вздымалась могучая башня Антонии — ныне оплот Иоанна Гисхальского и зелотов; к западу же, за широко раскинувшимся городом, можно было видеть башни Гиппика, Фазаэля и Мариаммы, а поодаль — великолепный дворец Ирода. Стены, крепости, ворота и дворцы, столь многочисленные, что их невозможно даже сосчитать, а между ними — ещё более многочисленные узкие улочки. Итиэль показал Мириам весь город; она с любопытством слушала его объяснения, но в конце концов он устал и замолк. Они смотрели вниз на большой рынок и вдаль, на крыши домов, небогатых в этой части города и тянувшихся вплоть до крепостных стен, где возвышалась Старая башня: там укрылось множество людей; они завтракали, встревоженно о чём-то разговаривали и даже молились.
Нехушта коснулась Мириам и показала на дорогу, начинающуюся от Терновой долины, с северо-востока. Она увидела быстро движущееся большое облако пыли; в скором времени сквозь пыль можно было уже разглядеть сверкание копий и доспехов.
— Римляне! — спокойно сказала Нехушта.
Она была не единственная, кто увидел римское войско, — внезапно на всех крепостных стенах и башнях, на крышах всех высоких домов, во дворах Храма появились тысячи, десятки тысяч голов, — и все они глядели на движущееся облако пыли. Все они безмолвствовали, будто поражённые немотой, но вот далеко внизу, в путанице извилистых улочек, послышался чей-то одинокий голос.
— Горе, горе Иерусалиму! — возглашал голос. — Горе городу и Храму!
Обе женщины вздрогнули, как, вероятно, вздрогнули многие тысячи людей, заслышавших этот скорбный вопль.
— Да, — повторил Итиэль, — горе Иерусалиму, к нему приближается сама Смерть!
Дорога пошла по каменистой местности, пыли стало заметно меньше, и уже можно было различить отряды могучей армии, которая везде, где ни проходила, сеяла гибель и разрушения. Впереди шествовали тысячи сирийских воинов, союзников римлян, и тучи разведчиков и лучников, — развернувшись широким фронтом, они защищали основное ядро армии от неожиданных налётов. За ними следовали строители дорог, в чью обязанность также входила разбивка лагерей, вьючные животные с личными вещами верховного военачальника, далее, в сопровождении большого эскорта, ехал сам Тит, его свита, копьеносцы и всадники. За ними везли бессчётное множество устрашающих военных машин; ещё далее шагали трибуны и начальники когорт со своей охраной, окружённые целыми оркестрами трубачей, чьи трубы время от времени бросали громкий вызов врагам, парили Римские орлы, несущие «мерзость запустения» [32] , и, наконец, колонной по шестеро, большая, разделённая на легионы, шла армия в сопровождении строителей и конных эскадронов. Замыкали это шествие обозы и десятки тысяч наёмников. На Сауловой горе всё это воинство остановилось и принялось разбивать лагерь. Через час конный отряд в пятьсот — шестьсот человек выехал со стоянки и помчался прямой дорогой в Иерусалим.
32
От Матфея, 24:15.
— Это сам Тит, — сказал Итиэль. — Видите — перед ним императорский боевой знак.
Конники быстро приближались к городу, и в скором времени Мириам с её острым зрением уже различала отдельные части их доспехов и даже могла назвать масть коней. Она пристально вглядывалась в императорский эскорт, не без основания полагая, что среди сопровождающих должен быть и Марк. Может быть, этот воин с плюмажем и есть он? Или воин в пурпурном плаще? Или тот, что поскакал от боевого знака с каким-то поручением? Он там, она уверена, он там, — и всё же они не ближе друг к другу, чем тогда, когда их разделяло безбрежное море.
Разведывательный отряд римлян проезжал мимо Башни Женщин, когда крепостные ворота отворились и из них выбежали тысячи евреев, прятавшихся в прилегающих улицах и домах. Со свирепыми криками они прорвали узкую колонну конников и окружили обе разорванные части. Мириам хорошо видела, как падают с коней убитые. Императорский знак опустился, взмыл ввысь, вновь опустился и взмыл ввысь. Сражающиеся скрылись в облаке пыли, и Мириам боялась, что все римляне будут истреблены. Но нет, вот они вынырнули из облака пыли и ринулись обратно, хотя их число и уменьшилось. На всём скаку они прорвали кольцо окруживших их евреев и благополучно вернулись к своим. Однако Мириам не знала, кто из них погиб, а кто уцелел. Сердце у неё ныло от сильной тревоги, когда она спустилась с башни в катакомбы.
Глава ХV
ЧТО ПРОИСХОДИЛО В БАШНЕ
Миновало почти четыре месяца. Мировая история никогда не знала, а возможно, и не узнает более жестоких страданий, чем те, что перенесли за это время жители Иерусалима, евреи, укрывшиеся за его стенами. Отбросив все свои внутренние распри перед лицом столь грозной опасности, секты, хоть и слишком поздно, объединились и с неистовой яростью сражались против общего врага. Они делали всё, на что толкало их отчаяние. Вновь и вновь совершали вылазки, убивали тысячи римлян. Захватывали их стенобойные машины и катапульты. Подкапывались под большие деревянные башни, возведённые Титом около крепостных стен, и поджигали их. И всё время продолжали совершать вылазки. Тит занял третью стену и новый город Бецету. Занял и снёс вторую стену. Затем послал историка Иосифа, чтобы он уговорил евреев сдаться, но те с проклятиями забросали его камнями; война продолжалась.
Наконец, убедившись в безуспешности своих приступов, Тит решил прибегнуть к более надёжной и устрашающей тактике. Он приказал обнести первую, ещё не захваченную стену, Храм и крепости сплошным валом и стал ждать, пока голод сделает своё дело. В самом начале, ещё до того как обезумевшие, одержимые дьяволом секты принялись уничтожать друг друга и обирать мирный народ, в Иерусалиме были достаточные запасы продовольствия. Но секты безрассудно тратили всё, что у них имелось, а при случае сжигали запасы своих соперников, так что продовольствие, которого могло бы хватить на долгие месяцы, было уничтожено в оргиях безумного расточительства и разрушения. От былого изобилия почти ничего уже не осталось, и жители города умирали десятками, даже сотнями тысяч от голода.
Те, кого интересуют подробности этой длительной осады, кто хотел бы знать, какие лишения способны вынести человеческие существа и какие дикие поступки способны совершить от голода, могут прочитать обо всём этом в книге историка Иосифа. Повторять же их здесь нет никакого смысла, тем более что они поистине ужасны. Нет таких жестокостей, описанных в истории и изобретённых умом человеческим, которых не применяли бы голодные евреи по отношению к евреям, подозревавшимся в том, что они утаивают еду для себя и своих семей. Страшное пророчество сбывалось, матери пожирали собственных детей, дети вырывали последние кусочки хлеба изо рта умирающих родителей. И если такое происходило между людьми одной крови, то каким изощрённым пыткам подвергали друг друга незнакомцы. Город как будто обезумел под бременем жестокого, сверх сил человеческих, бедствия. Что ни день гибли тысячи людей, и тысячи бежали или пытались бежать к римлянам, которые ловили и распинали этих бедняг под крепостными стенами. В конце концов у них не осталось ни дерева для изготовления распятий, ни свободной земли, куда можно было бы их ставить.