Падение лесного короля
Шрифт:
– Ну, ступай!
– сказал ему вслед Стародубов.
– Только смотри не ушибись о дверной косяк.
– Благодарю за внимание!
Коньков легким поскоком через две ступеньки поднялся на второй этаж и прошел в приемную к первому секретарю.
Его встретила полная седая дама в черном костюме.
– Я вас слушаю.
– Як Всеволоду Николаевичу, - сказал Коньков.
– Он будет в конце дня. Что передать?
– Она сидела за столиком перед пишущей машинкой.
– Передайте вот это.
– Коньков вынул из планшетки голубенькую папку, положил на стол, и сверх этого - еще листок бумаги, исписанный от
– Хорошо. Я доложу, - сказала секретарша.
21
Елена поджидала Конькова в палисаднике, и по тому, как смотрела на него тревожным и взыскующим взглядом, он понял: все уже знает.
– Ну что, отстранили? Чего молчишь?
– И губы поджаты, вытянуты в ниточку.
Он присел на лавочку под окном и сказал примирительно:
– Садись! В ногах правды нет.
Она присела на краешек лавки и затараторила:
– Я как чуяла... С четвертого урока сбежала. Мне завуч шепнул: Савельев, говорит, чернее тучи. Ваш законник в печенке у него сидит. Стоит ли ссориться, говорит, хорошим людям из-за какого-то заезжего гастролера? Я и помотала к тебе. Думаю, упрошу: надо помириться. Ты же упрямый, как осел. Торкнулась к тебе в кабинет - дверь заперта. Я к дежурному, к Реброву: Володь, говорю, где мой? А его, говорит, того... отстранили. Дак что, в самом деле?
– В самом деле, - ответил, не глядя на Елену.
– У начальника-то был?
– Был.
– И что он?
– Да что... Не лезь, говорит, на рожон.
– А я тебе что говорила?
– подхватила Елена, всплеснув руками.
– Да ведь ты уперся как бык. Все тебе надо правду доказать. Кому доказывать, начальнику, прокурору? А то они глупее тебя? Они что, не знают эту правду? Не знают, как лес добывали, как порядок нарушали? Да они сами этот порядок устанавливали. Пускай сами в этом и разбираются. Твое-то какое собачье дело? Ты же следователь. Вот и гоняйся за преступниками. А этих людей не трогай. Они тебе неподвластны.
– Не трогай, неподвластны...
– Коньков покрутил головой и грустно усмехнулся.
– Ну, чего ты-расшумелась, голова - два уха! Мое дело установить - отчего так получается, что человек по натуре честный против своей воли становится нарушителем. В чем причина, когда добросовестные люди оказываются виноватыми? Понимаешь? Истинную причину вины вскрыть надо. Вот моя задача! Вскрыть причины, дабы изменить условия, от которых и дело страдает, и люди оказываются без вины виноватыми. А причина эта в бесхозяйственности, в безответственности, да еще в лицемерии. Запутали всякую отчетность. Знают, но делают вид, будто они ни при чем.
– Зато тебе больше всех надо, - с какой-то злой обидой сказала Елена.
– Да пойми ты, если я этого не сделаю, не скажу, мне будет стыдно людям в глаза смотреть.
– Смотри-ка, застыдился, бедный. За людей переживает... Вон, у людей и дома свои, и автомашины. А ты все на казенной квартире живешь. За сорок лет один мотоцикл нажил.
– Мотоцикл-то с коляской! Все ж таки у тебя есть свой выезд. Правее меня сидишь, как начальник.
– Он ткнул ее шутливо в бок и захохотал.
– Да ну тебя!
– Она приняла эту шутку, озорно блеснули ее темные быстрые глаза. И радость вспыхнула
– Доездились! Что ж, опять в ассенизаторы пойдешь? В мусорщики?
– А что мусор? По двести восемьдесят рублей в месяц заколачивал! Мотоцикл купил.
– Эх, Леня!.. Ни самолюбия у тебя, ни гордости.
– По-твоему, самолюбие в том, чтобы идти на сделку с совестью?
– Да иди ты со своей совестью!.. Носишься с ней как с писаной торбой. Чего теперь делать будем?
– Живы будем - не помрем. Найду работенку. У нас безработицы не бывает.
– Поесть собрать?
– Нет. Молочка, пожалуй, выпью. Пойду в сарай, постругаю да дров поколю... А ты сиди дома, от телефона ни шагу.
– А что тебе телефон?
– Звонить будут, от "самого". Я ему все бумаги отнес и написал кое-что.
– Думаешь, примет?
– усмехнулась недоверчиво.
– Примет, - уверенно сказал Коньков.
– Он человек неглупый, поймет: не в его интересах выносить сор из избы. А я ведь на районном пороге не остановлюсь. Он меня знает.
До самой темноты провозился Коньков в своем сарайчике: то дрова колол, то протирал мотоцикл, то гнал стружку - новые доски шлифовал для кухонной перегородки, и все думал, как он войдет к секретарю, как поведет свою речь, издалека, по-умному, обложит Савельева, как медведя в берлоге; и такие доводы приходили на ум, и все так складно получалось, что он совсем успокоился и не заметил, как вечер подошел.
Елена пришла к нему в глубоких сумерках; он сидел на чурбаке, понуро свесив голову.
– Ты хоть бы свет включил. Темно.
– А?
– отозвался тревожно.
– Звонка не было?
– Нет. Ужинать пора.
– Хорошо. Я сейчас приду.
– А сам ни с места.
Елена прижалась к нему грудью, запустила пальцы в мягкие волнистые волосы.
– Переживаешь!
– потеребила губами кончики его ушей.
– Наверное, не примет тебя.
– Ничего... завтра в ночь поеду в область.
– Эх ты, Аника-воин! Пойдем, хоть накормлю тебя. Не то отощаешь. Гляди - штаны спадут.
– Она озорно оттянула резинку его лыжных брюк.
– Еще опозоришься перед начальством.
– Хорошо, Ленок. Ступай! Я сейчас приду.
Она поднялась на заднее крыльцо, растворила дверь и вдруг крикнула с порога:
– Ле-оня! Телефон звонит!
Он бросился, как тигр из засады, одним махом заскочил на верхнюю ступеньку крыльца, опередил ее на пороге и первым схватил трубку.
– Ты чем занимаешься?
– панибратски звучал в трубке знакомый басок первого секретаря.
– То есть как? В каком смысле?
– насторожился Коньков.
– А в самом прямом. Ты свободен?
– Так точно!
– Тогда давай ко мне. Мы тебя ждем тут.
– Я - в один момент. Через десять минут буду.
– Смотри за порог не зацепись, - насмешливо заметил секретарь.
– Ждем!
– И положил трубку.
– Ну, что я тебе говорил? Крой тебя горой!
– ликовал Коньков, потрясая поднятой рукой.
– Нам нет преград на суше и на море...
– Рано веселишься... Смотри не прослезись. Как возьмут тебя в оборот...