Падение лесного короля
Шрифт:
– А если нет?
– Он с ласковой насмешливостью глядел на нее.
– Ну, чего молчишь? Будешь раздумывать? Тогда я попрошу капитана, чтобы меня посадили сегодня же.
– Типун тебе на язык! Что ты говоришь такое?
– испуганно запричитала она.
– Вот беду накличешь! Разве можно смеяться над судьбой?
– А я не смеюсь. Моя судьба - ты. Она в моих руках.
– Он обнял ее и поцеловал.
Им помешал стук в дверь.
– Неужели ему мало?
– сказал Чубатов, оставляя ее.
–
Даша оправила на себе одежду, причесала волосы, обернувшись к зеркалу, и с ужасом заметила в зеркале, как в комнату входил вместе с Чубатовым капитан Коньков. Она выронила гребешок; падая, он простучал каким-то странным сухим костяным стуком. Обернулась; все с минуту стояли как немые, глядя друг на друга.
– Иван Гаврилович, - сказал Коньков Чубатову, - я должен взять вас под стражу.
– Ваня! Ва-а-аня!
– с душераздирающим криком Даша бросилась к Чубатову и зарыдала, затряслась у него на груди.
– Ну, будет, будет, - утешал ее тот и виновато Конькову: - Извините, капитан... женщина.
– Да я понимаю. Может, мне выйти на минуту?
– Нет, - твердо сказал Чубатов.
– Когда болит зуб, его сразу надо дергать.
Даша умолкла внезапно и теперь смотрела во все глаза на Чубатова. Иван поцеловал ее как-то церемонно и обернулся к Конькову.
– Я готов, капитан, - хлопнул себя по животу: - У меня зипун - весь пожиток.
– Потом Даше: - Чего понадобится, попрошу у тебя.
– Я все принесу, - пролепетала она.
– Да, вот еще!
– Чубатов вскинул голову и как-то весело посмотрел на Конькова: - Капитан, а можно мне идти с гитарой?
– Можно... до самой камеры.
– Вот спасибо!
– Чубатов снял со стены гитару, подошел к Даше, еще раз поцеловал ее: - Не горюй!
– И потом капитану: - Пошли!
Чубатов шел рядом с Коньковым, как с приятелем, и пел под гитару:
Я поднялся к тебе на Большой перевал,
Я все ноги разбил, я все путы порвал...
Прохожие и подумать не могли, что один из этих двоих был арестованным, второй же - конвоиром.
А Даша стояла на крыльце, прислонившись к дверному косяку, и смотрела невидящими глазами прямо перед собой в темноту, откуда долетала к ней, все отдаляясь, негромкая песня Чубатова.
19
Коньков пришел домой поздно, в скверном настроении. Моросил дождь, и на сапоги налипла ковлагами придорожная глина. Обчищая об железную скобу сапоги, еще подумал: теперь бы выпить не грех с каким-нибудь приятелем. А Ленка разве компаньон в таком деле. Да еще и обругает, если предложишь.
Он постучал в оконный наличник. В сенях тотчас вспыхнул свет. Значит, ждала, с невольным одобрением подумал Коньков.
– Ты чего такой хмурый?
– спросила она с порога.
– Иль проголодался?
–
– Дело у меня забирает.
– Подумаешь, беда какая. Отдай, пусть потешится.
– А тебя, говорит, накажем.
– За что?
– Чубатова посадили... А я не согласен.
– Ах ты! Какая жалость!
– всплеснула руками Лена.
– Не везет этой Дашке, опять ей горе мыкать в одиночестве.
Коньков присел на лавку, снял мокрые сапоги, надел шлепанцы.
– Начфин его гробит. Но мы еще посмотрим.
– Лень, а у нас гость!
– Иди ты!
– обрадовался Коньков.
– Пошли! Чего расселся?
– Идем, идем, - весело отозвался Коньков, потирая озябшие руки.
Посреди зала в красном креслице важно восседал Арсе и курил свою бронзовую трубочку. На нем были легкие бурые олочи, расшитый по бортам и вороту синий халат, а на голове покоилась старомодная, плетенная из черной соломы шляпа с вуалеткой. Сбоку над щекой свисал белый ярлык с указанием цены этой шляпы. Своя же заношенная кепка лежала на коленях.
– Арсе! Какими судьбами?
– радостно приветствовал его Коньков.
– В город приезжал... шляпу купил.
– Арсе мундштуком трубочки указал на голову.
– Шляпа-то дамская!
– Ну и что? Мне очень нравится. Красивая шляпа. Внуку подарю или внучке.
– Где ты ее раскопал? Таких уж не носят лет десять.
– Почему?
– На ней вуалетка.
– Какой вуалетка?
– Арсе снял шляпу и с любопытством разглядывал ее.
– А вот вуалетка, - указал Коньков на вуалетку частого плетения с черными мушками.
– Это накомарник, понимаешь, - сказал Арсе, снова примеривая на себя шляпу.
Коньков засмеялся.
– Ты бы хоть ярлык с ценой срезал.
– Это? Зачем? Красиво... И все узнают, сколько деньги платил.
– У тебя, брат, все продумано.
– Конечно, - согласился Арсе.
– Мать! А ну-ка накрывай на стол, чего погорячее!
– крикнул Коньков жене, хлопотавшей в прихожей, и снова Арсе: - Как ты меня нашел?
– Наши люди говорили.
– Откуда они знают, где я живу?
– Наши люди все знают.
– Пра-авильно, - усмехнулся Коньков, принимая от Елены тарелки и расставляя их на столе.
– Я приезжал тебе говорить: Гээнта не виноватый. Гээнта не поджигал лесной склад, - сказал, понизив голос, Арсе и подаваясь корпусом к Конькову.
– А кто же поджег его?
– Коньков хоть и оживился, и блеснул огонек в глазах его, но губы кривились в чуть заметной усмешке.
– Боборыкин поджигал, - уверенно ответил Арсе.
– Кто тебе сказал?
– Никто не говорил... Сам знай.