Падение с яблони
Шрифт:
Я пожал плечами и сказал, что понял.
– Ни хрена ты не понял, – сказал он с грустью. – Всматривайся в жизнь и учись думать! Для тебя сейчас все должно быть важно. И химия в том числе. Это твой недостаток, если тебе что-то неинтересно. Если тебе в твои годы уже что-то неинтересно и скучно, ты вырастешь никчемным человеком! А в мире и без тебя слишком много никчемных людей. Мне больно смотреть, когда лучшие из моих учеников превращаются в серость…
– Вы хотите сказать, что я лучший из ваших учеников? – удивился я.
– Да. К сожалению, ты и не знаешь об этом… Никто из
Он похлопал меня по плечу и поплелся в свою лабораторию.
Сынками нас учителя обычно не называют. И я почувствовал доверие к старику. Было очень приятно, что он говорил именно так и именно со мной.
Но не сразу я схватился за голову и не сразу уселся писать. Просто сейчас настроение такое. Да и делать нечего – каникулы, январь. Я заперся в своей комнате, взял новую общую тетрадь. И вот пишу.
А в жизни-то моей паршивенькой, кроме этой Валентины, ничего такого яркого, ничего такого сильного и не было. Если, конечно, не считать двух случаев, когда отец порол меня шлангом. Но братуху он порет чаще. И братухина жизнь от этого не становится более романтичной.
И вот я начал мыслить о себе с Валентины. Почему? Может быть, потому что брехня о ней, отправленная в Сибирь, так и осталась без ответа. Наверное, Мишка решил не иметь дела с таким прохвостом, как я. Раньше он все приглашал к себе, говорил, что я не видел настоящей природы, настоящей красоты, какая бывает только в Сибири. Теперь замолчал.
Итак, зовут меня Алексей Васильевич Соболевский. Звучит вроде неплохо. Жаль, что так меня еще никто не называл. Все больше Леха, Лешка, Леня, или Ляфунчик, Ляфебра, или Соболь, Пушнина, Зверек, или вообще черт знает что – Куроед! Видимо, какой-то болван благородного соболя перепутал с хорьком. Но все равно прилипла и эта кличка. Очень любят у нас клички. И липнут они к тебе чуть ли не с самого рождения. А к моим годам из них вырастает уже целое оперение. Так что по кличкам этим вполне можно определить, что за птица перед тобой.
Мне пятнадцать лет. Родился в Таганроге. Там, где и Чехов. Это мой писатель. И Таганрог – наш с ним город.
Здесь я прожил свои беззаботные дошкольные годы. Здесь пошел в первый класс. Но потом отцу взбрело в голову иметь свой огород. Надумал разбогатеть, бедняга. И в то время, когда нормальный сельский житель за деньгами тянулся в город, мы перебрались в деревню. Это и есть Дарагановка на берегу Миусского лимана в восьми километрах от Таганрога.
Здесь, конечно, спокойней и даже интересней в отношении природы. Но земельный участок сводит на нет все преимущества. Это каторга. Старик наш с ума сходит, а мы с братухой страдаем. Мало того что спины не разгибаем все лето, он же еще над нами глумится.
– Вы должны с детства познать радость труда! Вы никогда не будете людьми, если не научитесь работать! А лучшие учителя – это лопата и тяпка!
Сам же, однако, так и остался работать в городе шофером. И является домой не часто. Кажется, только затем, чтобы придумать для нас новую работенку.
А мне вот до сих пор непонятно, почему судьба стать человеком выпадает мне, торчащему вверх задницей над помидорными грядками, а не моим друзьям, которые в это время идут на рыбалку или в колхозный сад за черешнями и смеются надо мной. Но я еще ничего, я терпеливый. Братуха мой старший – вот кто болезненно переносит радость труда…
Как-то с утреца стоим с ним раком в огороде, тяпаем. Он на одном конце, я на другом. Отец обычно нас рядом не ставит. Чтобы не мешали друг другу. Вдруг слышу, кричит братуха:
– Леха, ложись!.. Ложись быстрей!
Я падаю, как дурак, меж рядков, замираю. Но вражеских самолетов не слышно, ни бомбежки, ни обстрела. По дороге мимо проходит рейсовый автобус. Затем тишина и снова братухин голос:
– Ху-ух!.. Пронесло. Подымайся, Леха!..
– А что случилось? – спрашиваю.
– Да так, не хотел, чтобы из автобуса видели…
И тут же голос отца, как всегда, некстати:
– Ах вы, мать вашу! Работы стыдитесь?!
Ему всегда удавалось доказать нам, что человек славен трудом. Только мы почему-то до сих пор не научились этим гордиться.
Что касается места нашего проживания.
Дарагановка, как сколопендра, двумя рядами домов растянулась вдоль лимана, который все называют Миусом. Хотя настоящий Миус всего лишь речушка, похожая на дождевого червяка, вползающего по камышам в этот лиман. С нашего бугра вся эта панорама очень хорошо обозревается. Так что с пейзажами здесь полный порядок. Художников только не водится.
В голове Дарагановки два полушария – психбольница и еще не развалившийся клуб. Дурдом живет и здравствует, обновляется новыми корпусами, а на клубе, где когда-то крутились старые фильмы, шумели танцы и драки, висит огромный ржавый замок. И одному богу известно, зачем он висит. Все кому не лень прекрасно пользуются выбитыми окнами, в основном чтобы нагадить в угасшем очаге культуры.
В середине Дарагановки иногда раскрывает двери новый магазин, работающий по настроению продавца Степана. Собственно, заведение это и магазином сроду не звалось, а звалось именем самого Степана. Если кто собирается за покупкой, он обязательно скажет: «Пошел до Степана». Или: «Не знаешь, Степан у себя?..»