Падение с яблони
Шрифт:
Ну и в хвосте нашей деревни – родная моя школа-четырехлетка. В ней когда-то работала и жила столь же родная учительница Клавдия Петровна – добрейшая из женщин, алкоголичка, погибшая недавно в неравной схватке с пьяницей-мужем. Муж ее, хромой Гриша, истеричный инвалид войны, тоже преподавал нам кое-что. Учил обращаться с женщинами. Со своей палкой, как римлянин с мечом, он не расставался до смерти. Загнулся же старый вояка буквально через месяц после кончины супруги. Наверное, от тоски.
Школа-восьмилетка находится уже в другой деревне, Залевке, которая, кроме названия, ничем
Единственную радость нам приносит пионерский лагерь, разместившийся рядом со Степаном. Но только в летнее время. И только сопливой детворе до моего возраста. Тем, кто постарше, лагерь неинтересен без Степана…
Так я жил себе и жил. И не представлял другой жизни. До тех пор, пока отец на день рождения не сделал мне подарок – кучу здоровенных книг. Это была «Детская энциклопедия». Это были первые мои книги в нашем доме.
Несмотря на некоторое огорчение (я ожидал приемник), мне пришлось их раскрыть, полистать, почитать.
И я забросил улицу, забыл друзей и все свои идиотские увлечения типа рыбалки и собирания спичечных картинок. Я улетел совсем в другой мир, далеко за пределы своей Дарагановки, дальше Таганрога, куда-то в космос, в будущее и в прошлое, в мир незнакомой науки, в мир искусства и литературы. Литература почему-то захватила особенно. Я пристрастился к книгам и принялся их собирать. Главным образом иностранных авторов. Именно тех, о ком в школе нам не давали никакого представления.
После восьмилетки мне пришлось заново открывать Таганрог. Вслед за братухой, который к тому времени нашел пристанище на заводе, я продолжил учебу в девятом классе той самой школы, откуда братуху уже вытурили.
Три месяца я был девятиклассником. Еще свежи воспоминания. А учителя мои, наверно, до сих пор открещиваются, вспоминая меня. Хотя вряд ли. Таких обормотов всегда стараются быстрее забыть. Будто мы исчезнем от этого.
Не знаю, почему я стал плохо учиться. Но, думаю, дело тут не в природной тупости и даже не в лени. Когда-то я был круглым отличником. И мамочка моя светилась от гордости за меня. Да, в общем-то, и свидетельство об окончании восьмилетки смотрелось недурно. Мои залевские учителя, вручая его, желали мне успехов. А кое-кто заверял даже, что я еще буду человеком! Наверно, потому что я был в школе единственным, кто умел хорошо рисовать.
Словом, через три месяца мне предложили немедленно перебраться в соседнее ПТУ. Как выяснилось, в этой бурсе набирали новую группу для плана. И мастера рыскали по близлежащим школам, приглядывая себе разных лодырей, тупиц и лоботрясов типа меня.
Мне предложение это сразу понравилось. Однако, вспомнив своих стариков, я наотрез отказался.
Тогда в школу срочным порядком было вызван отец. И началось! Представляю, с каким чувством бедный старик смотрел в журнал, который называют зеркалом нашего умственного развития. Видел там собственную фамилию и все то, во что она оценивалась…
Итак, в начале декабря я влился в новый коллектив. И здесь, надо сказать, встретили меня достойно. Директор училища Иван Иваныч Иваницкий, очень серьезный и приятный человек, лично беседовал со мной у себя в кабинете. Оглядел приветливо, сесть предложил. Потом спросил, кем я хочу быть: фрезеровщиком или токарем? Я, естественно, пожал плечами. Он улыбнулся и сделал вывод – токарем.
– Очень интересная работа, – сказал он. – Тебе дают чертеж, заготовку, и ты делаешь деталь. Профессия уважаемая, нужная. К тому же хорошо оплачиваемая.
Группа, которая должна стать моей семьей на два с половиной года, сформирована совсем недавно. Так что в ней мы все новички. И я освоился быстро. Близко пока ни с кем не сошелся, но, чувствую, здесь будет проще.
Сейчас у нас каникулы. Сижу в своей Дарагановке, читаю, занимаюсь живописью. Последняя способность жила во мне всегда. Сколько помню, моими рисунками везде восхищались. А недавно мать надумала сделать из меня настоящего художника. Притащила допотопный этюдник с красками и кистями, палитру и еще несколько загрунтованных холстов. Все это она купила за червонец у одной бабки, которая похоронила дедку, страдавшего при жизни, как и я, любовью к живописи.
Честно говоря, неплохое наследство. Я соорудил мольберт и сделался художником. Пока, правда, копирую своих предшественников – Рафаэля и Рубенса. Мать моей мазней восхищается. Отец молчит как рыба, он вообще не имеет привычки хвалить кого-нибудь, кроме себя. Сохраняет наплевательский вид. Для него все, что не связано с огородом, несерьезно. Братуха предлагает создать такое полотно, на котором поместились бы десять голых баб.
Ну вот, пожалуй, и все о себе. Таков я на сегодняшний день. Таковы мои делишки в пятнадцать с половиной лет. Заканчиваются зимние каникулы.
И на дворе 1971 год.
Скоро пойду в бурсу. И тогда начну делать регулярные записи.
2. Бурса
15 января. Пятница.
Мое училище, которое мы называем бурсой, – это массивное четырехэтажное здание мрачно-серого цвета. И, несмотря на большие светлые окна, от него все-таки попахивает чем-то тюремным.
Каждый этаж рассечен пополам длинным прямым коридором, по которому так и хочется разогнаться и пробежать с ветерком. Однако не делаешь этого по двум причинам. Во-первых, рискуешь быть сбитым внезапно открывшейся дверью, что случается и при ходьбе. Во-вторых, если зазеваешься, можешь прямехонько вылететь в окно, которым обрывается коридор. И такое бывало.
Есть и еще две причины, чтобы не носиться по бурсе сломя голову. Это «Правила для учащихся», размноженные на каждом этаже, и наш завуч Федор Петрович, который на этих «Правилах» помешан.
Самый неприятный этаж – третий. И нормальный учащийся старается его обойти. Там располагается неприятельский штаб – учительская. А также кабинет директора, которого, несмотря на уважение, наш брат старательно избегает.
Любимые этажи – первый и четвертый. На первом находится столовая, манящая своими запахами. На четвертом – спортзал и медпункт, где можно вволю побеситься и взять освобождение от занятий. Второй этаж – сплошные аудитории и библиотека. И мне он со своим книжным запасом как-то более по душе.