Падение Стоуна
Шрифт:
Она кивнула.
— Не беспокойся, я тебя не выдам. Хотя должен сказать, что они никоим образом не думают, будто ты ее убила. Ты им нужна как свидетельница, ничего больше.
— Им всегда нужно больше, — сказала она. У нее был тусклый, монотонный, совершенно непривлекательный голос, хорошо подходивший к туповатому взгляду. — И они не так хорошо платят, как вы.
— Сколько я тебе заплачу, зависит от того, сколько ты мне расскажешь, — возразил я. — Поэтому пока не слишком заносись. Где ты была, когда убили твою хозяйку? Ты видела, кто это
— Нет. Я ничего не видела. Меня не было дома. Я вернулась, нашла ее и подумала, что обвинят меня, поэтому убежала.
— Вполне понятно, — заметил я. — Но ты знаешь, кто это сделал?
Она покачала головой.
— У нее не было на свете врагов. Она была чудесной женщиной. — Она поглядела на меня, как птица на червяка. — Гинею.
У меня в комнате действительно имелись деньги, но мне было неприятно отдавать их ей. Я вздохнул, быстро взбежал по лестнице и по возвращении отсчитал монеты на стол.
— Не трогай, — предостерег я, когда она за ними потянулась. — Какой она была?
— Коровой. Подлой, злобной коровой. Я ее ненавидела. Я едва не заплясала от радости, когда увидела, как она лежит на полу. Она всегда была пьяной, от нее воняло, а как она говорила… Словно ты грязь у нее под ногами. Я ее ненавидела.
— А разве в ее профессии не надо быть очаровательной с клиентами? Я говорю про предсказание судьбы?
— О да. Недолго. Когда хотела, она умела пресмыкаться не хуже других. Пока не запускала в них когти, а потом все как рукой снимало. Когда она выжимала из них деньги, ничего такого не было и в помине.
— О чем ты?
— Она заманивала людей на свои сеансы и делала так, что они выбалтывали все свои секреты, думая, что разговаривают с духами. А потом говорила, вы ведь не хотите, чтобы ваша жена, или ваш партнер, или ваши родители про это узнали, правда?..
— Приведи пример.
— Была одна женщина, ее она вынудила рассказать, что у нее есть друг. Ну, знаете какой. Она была замужем, понимаете. И хозяйка выудила у этой женщины драгоценности, кольца, все ее деньги. А потом женщина покончила с собой, ведь когда хозяйка выжала ее досуха, то все равно написала грязное письмецо мужу. Мне пришлось его доставлять. Хозяйка показала мне объявление в газете. Его она вырезала и приколола к стене — как приз за большое достижение. Она им гордилась.
— А ты?
Она пожала плечами:
— А мне какое дело?
— Большее, чем ты готова признать. Ну, да не важно. Я хотел спросить тебя про одного мужчину, который к ней приходил. Вот про этого.
Я показал ей фотографию Рейвенсклиффа.
— Да, я его помню.
При этих словах меня охватило возбуждение.
— Расскажи мне все. От этого зависят деньги на столе.
— Это был не клиент, — сказала она, немного подумав. — Он приходил не ради столоверчения и всего такого. Обычно она ради этого расфуфыривалась, надевала особое платье и начинала говорить эдаким голосом — старалась быть позагадочней и пожутковатей. Сами знаете. Но тут было другое. Они разговаривали.
— Ты знаешь, о чем?
— Нет. Но она хотела от него денег.
— И получила?
— В тот раз, когда я там была, нет. Он из-за чего-то злился, это я слышала. «Если не скажешь, ничего не получишь».
— А ты знаешь, про что он говорил?
Она покачала головой.
Не слишком полезно.
— А про саму мадам Бонинскую ты что-нибудь знаешь?
— Мало что. Я про то, она ведь мне ничего особо не рассказывала, так? Обращалась со мной как с грязью. Она либо смотрела на всех сверху вниз, либо старалась их стащить на дно. Слышали бы вы, что она говорила про людей, которые к ней приходили. С ними она была такая милая и полная сочувствия, пока не запускала в них когти. А тогда они узнавали ее с другой стороны.
— Продолжай.
— Даже не знаю. Русской она не была. Вообще не была иностранкой. Но долгое время жила за границей. Сама мне рассказала. При русском дворе, во всяких аристократических местах в Германии, так она говорила. Все любили мадам Бонинскую.
— Так почему она вернулась в Англию?
— Наверно, до всех там дошло, кто она такая, и больше ей поехать было некуда. Но она считала, что тут напала на золотую жилу. Она собиралась составить себе состояние. Она свое получит, твердила она мне. И, конечно же, получила. Кто-то ее убил. А если это ей не по заслугам, то уж не знаю что.
— Так у тебя нет догадок?..
— Я же сказала, она ничего мне не рассказывала. Я была прислугой. Вот и все. Думаю, мне больше нравилось на улице. Но я держалась за место на случай, вдруг она говорила правду. Вдруг она разживется деньгами.
— Когда полиция нашла тело, денег в квартире не было.
Она пожала плечами. Я не мог ее винить.
— Сколько ты украла? — тихонько спросил я.
— Ничего.
Она явно лгала, поэтому я ей улыбнулся.
— То, что тебе недоплатили?
— Если хотите.
— А эта золотая жила? Как по-твоему, она имела какое-то отношение к тому человеку?
Опять пожатие плечами. Очень хотелось бы, чтобы она перестала. Она умудрялась создать впечатление, что ей вообще ни до чего на свете нет дела. Что, разумеется, могло быть правдой.
— Думаю, да. Она была в большом возбуждении, когда он ушел.
— А эти деньги, которые ты не крала. В ящике было еще что-нибудь?
— Какие-то бумаги, но я не смотрела. Ничего важного.
— Ты их взяла?
— Нет.
Они тоже пропали. Меня опережали на каждом шагу. Всякий раз, когда я что-то делал, о чем-то думал, кто-то уже успевал побывать там до меня. За свою гинею я установил лишь то, что Рейвенсклиффа мир духов не интересовал, но это я знал и так; что эта женщина что-то знала, но я понятия не имел что. Возможно, она узнала что-то в России или в Германии. Что такого она могла знать, что было бы важно для человека вроде Рейвенсклиффа?
— Насколько хорошо они были знакомы? Были на короткой ноге? Холодны друг с другом? Как незнакомые?