Падение титана, или Октябрьский конь
Шрифт:
— Но он ведь твой близкий родственник, — напомнил Попликола.
Антоний рассмеялся.
— Кто бы говорил, Луций! Ты сам пытался убить собственного отца!
Раздался общий хохот. Когда Фульвия возвратилась, она нашла Антония в отличнейшем настроении.
Далеко за полночь Антоний, Попликола, Котила и Кимбр, пошатываясь, ввалились в таверну старого Мурция и заняли столик в глубине зала под тем предлогом, что там ближе к окну, на случай если кого-нибудь начнет выворачивать. Когда звонок ночного сторожа на Форуме возвестил десятый час ночи, Антоний выскользнул через это окно, а Котила, Кимбр и Попликола сгрудились вокруг стола, продолжая шумную пьяную болтовню, словно их по-прежнему было четверо, а не трое.
Они полагали, что отсутствовать он будет совсем
Но он возвратился гораздо быстрее и в ярости.
— Невероятно! — задыхаясь, воскликнул он. — Я подошел к стене перистиля, но там были слуги, причем с факелами!
— Он что, завел моду выставлять стражу? — удивленно спросил Кимбр.
— Почем я знаю? — огрызнулся Антоний. — Я впервые пытался пробраться тайком в его дом.
Через два дня Цезарь впервые после своего возвращения созвал сенат в курии Помпея на Марсовом поле, примыкавшей к двору в сто колонн и массивному зданию построенного Помпеем театра. Хотя идти было далековато, сенаторы облегченно вздохнули. Курия Помпея строилась специально для заседаний и могла вместить всех удобно, по рангам. Поскольку она находилась вне померия, ее даже в те дни, когда существовала прежняя курия Гостилия, по большей части использовали для обсуждения предстоящих иноземных кампаний и других вещей, разговор о которых в пределах города считался не очень уместным.
Цезарь уже находился на подиуме, удобно устроившись в курульном кресле. Перед ним стоял складной стол с документами, которые он изучал, с восковыми табличками и прилагавшимся к ним стальным стилем. Он не смотрел на входящих сенаторов, для которых слуги расставляли стулья на соответствующих ярусах. Верхний ярус занимали pedarii — заднескамеечники, не имевшие права на выступление, но могущие голосовать. Средний ярус заполнялся младшими магистратами, а именно обладавшими сенаторским статусом бывшими плебейскими трибунами и эдилами. Нижний передний ярус предназначался для экс-преторов и консуляров.
Только когда Фабий, старший ликтор, слегка тронул его за плечо, Цезарь поднял голову и огляделся. Неплохо на задних скамьях, подумал он. Пока ему удалось назначить только две сотни новых сенаторов, включая трех центурионов, награжденных corona civica. Остальные были отпрысками родов, составлявших костяк восемнадцати старших центурий. Впрочем, среди новичков также замешалось несколько италийцев, и уж совсем немногие, такие как Гай Гельвий Цинна, родились в Италийской Галлии. Представители старинных римских семей, издревле пополнявших ряды почтенных отцов, считали подобные назначения «несуразными». Пущен был слух, что Цезарь наводнил сенат галлами в шароварах и рядовыми легионерами в сапогах. А еще ширилось мнение, что Цезарь намерен сделаться царем Рима. Каждый день с тех пор, как он вернулся из Африки, кто-нибудь спрашивал его, когда наконец восстановят Республику. А Цезарь молчал. Зато Цицерон разглагольствовал о падении исключительности сената, хотя сам являлся вовсе не римлянином, а выскочкой из села. Чем больше ему подобных вливалось в сенат, тем меньше ему представлялось возможным туда возвратиться. Надо же, какой сноб!
Несколько человек, которых Цезарь очень хотел видеть в сенате, сидели в переднем ряду. Оба Мания Эмилия Лепида, отец и сын, Луций Волкатий Тулл-старший, Кальвин, Луций Пизон, Филипп, двое представителей семьи Аппия Клавдия Пульхра. И несколько человек не столь желанных, в том числе Марк Антоний и жених Октавии Гай Клавдий Марцелл-младший. Цицерона, естественно, не было. Цезарь сжал губы. Без сомнения, он слишком занят панегириком в адрес Катона.
Подиум был весь заполнен. Он, Лепид, два консула, шесть преторов, включая верного союзника Авла Гиртия и сына Волкатия Тулла. Грубиян Гай Антоний развалил свою задницу на скамье для плебейских трибунов, в длинной шеренге задов его столь же неинтересных коллег.
«Достаточно», — подумал Цезарь, прикинув,
— Сначала печальные новости, почтенные отцы, — сказал он своим обычным, низким голосом. Акустика в курии Помпея была замечательной. — Мне сообщили, что последний из Лициниев Крассов, Марк, младший сын великого консуляра, умер. Его нам будет очень недоставать.
И продолжил с таким видом, словно не знал, что следующая новость должна вызвать сенсацию. Так было проще поддеть их всех на крючок.
— Я должен довести до вашего сведения и еще кое-что. Марк Антоний пытался убить меня. Кое-кто видел, как он пробовал проникнуть в Общественный дом в час, когда, как всем известно, я сплю и в доме нет слуг. Одет он был не для приема — только туника и нож. И способ войти в дом тоже был странноватый — через стену моего личного перистиля.
Антоний сидел, застыв на месте. Как Цезарь узнал? Ведь никто не видел его, никто!
— Я говорю здесь об этом не для того, чтобы возбудить дело в суде. Я просто обращаю ваше внимание на это и хочу сообщить всем, что я не так уж незащищен, как это может казаться. Поэтому те из вас, кто не одобряет меня или мои методы, лучше дважды подумайте, прежде чем решить избавить Рим от тирана. Говорю прямо: я уже видал многое — и по моим заслугам, и по годам. Однако я еще не настолько устал от жизни, чтобы дать ей закончиться от удара убийцы. Избавьтесь от меня, и, уверяю, Рим пострадает гораздо больше, чем Цезарь. Сегодняшнее положение Рима очень похоже на то, когда в нем стал диктатором Луций Корнелий Сулла. Рим нуждается в сильной руке, и в моем лице он эту руку имеет. Когда я проведу все необходимые законы и буду уверен, что Рим не только выживет, но и станет еще более великим, я сложу с себя чрезвычайные полномочия. Однако я этого не сделаю, пока не закончу работу, а на нее может уйти несколько лет. Так что предупреждаю: прекратите пустопорожнюю болтовню о том, чтобы вам возвратили Республику в ее прежней славе. В какой славе? — прогремел он так, что сенаторы подскочили. — Я спрашиваю: в какой такой славе? Не было никакой славы! Была лишь капризная, упрямая, тщеславная группка людей, ревностно защищавших свои привилегии. Привилегию давать коллегам-дельцам возможность поехать в провинцию, чтобы грабить ее. Привилегию иметь один закон для одних и другой закон для других. Привилегию давать должности некомпетентным людям просто потому, что у них известные имена. Привилегию голосовать против законов, которые очень нужны. Привилегию сохранять mos maiorum в форме, удобной для небольшого города-государства, а не для империи мирового масштаба.
Они сидели прямо, с кислыми лицами. Некоторые уже подзабыли, каким громогласным может быть этот Цезарь, насаждая свои идеи. Другие столкнулись с этим впервые.
— Если вы считаете, что все богатство и все привилегии должны принадлежать восемнадцати центуриям Рима, тогда я немного умерю ваш аппетит. Я намерен перестроить наше общество и распределить богатство более равномерно. Я введу законы, способствующие росту третьего и четвертого классов, и улучшу судьбу неимущих, поощряя их уезжать в те места, где они смогут упрочить свое положение. Более того, я проведу проверку необходимости зерновых дотаций. Люди, которые могут купить зерно, больше не будут получать его бесплатно. Сейчас триста тысяч римлян получают дармовое зерно. Я уменьшу это количество вдвое. Я также запрещу освобождать рабов ради права на такую дотацию. Как я это сделаю? Очень просто: в ноябре проведу новую перепись населения. Мои агенты войдут в каждый дом в Риме, в Италии и во всех провинциях. Они соберут горы сведений о жилищных и санитарных условиях, в каких живут люди, об их доходах, о рентах, о грамотности, об умении считать, о преступлениях, о пожарах, о количестве детей, стариков и рабов в каждой семье. Мои агенты будут также спрашивать у неимущих, хотят ли они переселиться в другие земли, в мои будущие колонии. Поскольку сейчас в Риме большой излишек транспортных кораблей, я воспользуюсь ими…