Падение «Вавилона»
Шрифт:
— Какой шпионской деятельностью?! Вы сошли… это… — воскликнул я сорванным голосом.
— До свидания… — Консул, не переставая мило улыбаться, отодвинулся от окна.
— А кому подавать апелляцию?! — заорал я в проделанные в пуленепробиваемом стекле дырки.
— В сенат! — дружески помахал мне рукой дипломат, скрывшись в неведомых глубинах своей посольской кухни.
Едва я вышел из консульства, на голову мне что-то шмякнулось. Я снял кепку. Голубь. Хотя по тому, что я увидел на кепке, можно было предположить, будто в берлинском
Я бросил головной убор в урну, стоявшую на углу консульства, и, настороженно вглядываясь в вышину, пригорюнился, не зная, что предпринять.
И вдруг, подобно скользнувшей в мутной воде блесне, явилась мысль: а что, если позвонить по связному телефону Олегу?
Я подошел к телефонной будке, вставил в прорезь автомата карточку. Набрал номер.
Ответил приятный женский голос.
Тут я забыл, какое надо произнести имя. Помнил, что я — Сержант, а вот имя…
— Так, блядь… — сказал я.
— Что?
— Ой, извините… — смутился я. — Сейчас вспомню. Голубь тут еще…
— Кто говорит?
Я наконец вспомнил пароль.
— Говорит Сержант, — произнес я. — Нахожусь в Берлине. Мне срочно надо связаться с Карлом Леонидовичем.
— Вас не затруднит перезвонить через час, полтора?
— Хорошо. Но передайте: у меня большие проблемы. — И я повесил трубку.
Затем решил съездить в Калсхорст, навестить Труболета и узнать заодно, отремонтирован ли дверной замок. Мне было необходимо как— то отвлечься от тягостных раздумий, в которых главенствовал один простой и вечный вопрос: что делать?
Доехав до Карловки, я вновь вошел в телефонную будку, перезвонив в Москву.
— Завтра в семь часов вечера, — доложил мне все тот же женский голос, — стойте на платформе Александерплац. Эс-бан. Направление в сторону Цо. Повторите.
Я повторил и, дождавшись сигнала отбоя, двинулся узенькой улочкой мимо замшелых зданий с отвалившейся от стен штукатуркой в сторону своей резиденции.
Дверь в складское помещение была приоткрыта. Я прошел на кухню, застав там Изю за довольно-таки странным занятием: он целился из десантного «калашникова» в решетчатое окно, причмокивая и вхолостую, как играющий в войну мальчишка, нажимая на спуск.
Узрев меня, Изя, несколько смутившись, положив боевое оружие на стол.
— Вы чего? — спросил я. — С ума посходили? Дверь открыта, а тут…
— А кто, сука, замок сломал?! — вскинулся Изя. — Вот, ждем теперь: Валерка за новым пошел, сейчас менять будет…
— А это?.. — кивнул я на автомат.
— Чего это?.. А, приобрел вот, у твоего дядюшки…
— Зачем тебе?
— Пусть будет… — Изя любовно погладил лакированное цевье.
— А где дядюшка? — спросил я.
— В ванне… — Изя снова взял «калашников» в руки. Новая игрушка, чувствовалось, не давала ему покоя.
Вздохом прокомментировав детские забавы взрослого мужика, я вышел из кухни, постучавшись в дверь ванной.
— Прошу! — донесся голос Труболета.
Я растворил дверь, тут же окутавшись густой пеленой пара.
В неотапливаемом помещении с ржавых коммуникационных труб свисали сосульки. В эмалированной емкости, доверху заполненной горячей водой, возлежал, выставив из нее голову в армейской ушанке с оттопыренными по-заячьи клапанами, Труболет, державший в руке самоучитель сербского языка.
— Гражданин начальник! — произнес он. — Сердечно рад! Как поживает русская мафия в Берлине?
— Это у тебя спросить надо, — ответил я.
— Да какая я мафия… — зевнул Труболет. — Впариваю фраерам железо…
Договорить он не успел: в коридоре раздался шум, затем его заполнили полицейские, одни из которых вошли в ванную, с изумлением уставившись на голого Труболета, втянувшего голову, увенчанную ушанкой, в плечи, а другие проследовали на кухню, где утративший бдительность Изя осваивался со своим персональным «калашниковым».
Через час наша троица, закованная в наручники, куковала в полицейском участке.
Визит полицейских, как оказалось, был вызван тем обстоятельством, что немецкие власти обнаружили подлог в документах, благодаря которым Изя занимал помещение склада.
Помещение уже давно армии не принадлежало, перейдя в ведение муниципалитета, а армейские жулики, след которых простыл, нагло Изю надули, содрав с него взятку, арендную плату и выдав ордер с печатью расформированного хозяйственного подразделения. Таким же образом мазуриками в погонах продавались квартиры, особняки и земельные участки, ранее принадлежавшие советскому военному ведомству. Так что Изя пострадал в степени незначительной, хотя изъятый автомат с основательным боезапасом и куча барахла неизвестного происхождения явились прецедентом к серьезному следственному разбирательству.
Кроме того, осмотрев комнату, где проживал Труболет, полицейские заподозрили Изю в незаконной сдаче в субаренду части помещения, и мной лично была услышана реплика на немецком языке следующего содержания:
— Это только русские могут… Самовольно вселиться и еще делать на этом бизнес! Представляю, какой у них будет там капитализм, в этой России…
Труболет, быстро оправившийся от шока, торжественно заявил на хорошем немецком языке — загодя, видимо, приготовил фразу, — будто бы он беженец из охваченной войной Югославии и просит убежища.
— А сколько вы уже находитесь в Германии? — спросил его полицейский начальник, специально вызванный после такого заявления в дежурную комнату.
— Около месяца…
— Почему же не обратились к нам в течение этого времени?
— Да все дела… — ответил Труболет.
— Понимаю… — грустно согласился начальник, посмотрев искоса на конфискованный автомат.
В ходе разбирательства выяснились, кстати, имя и отчество старого моего знакомого. Звали, оказывается, Труболета Левонд Арчианович.