Падение жирондистов
Шрифт:
Действительно, именно в деятельности самых близких к массам органов власти впервые выявились те формы господства низов, опиравшихся не на конституционный закон и установленный правопорядок, а на силу, на инициативу, на волю к продолжению революционных преобразований, которые закрепились затем — в той или иной мере — в политической системе якобинской диктатуры, в так называемом революционном, т. е. чрезвычайном (неконституционном) порядке управления. Такое закрепление было крайне противоречиво: государственная власть подчинялась требованиям секционного движения (максимум, регламентация сферы обращения и распределения, «террор — в повестку дня!») и одновременно — все более жестко подчиняла секции своему диктату.
Якобинизм, для многих поколений во Франции, в России и других странах бывший образцом революционного демократизма, выковывался
Народное восстание не состоялось бы, если бы не было призыва якобинских лидеров, если бы те не поддержали инициативу активистов демократического большинства парижских секций. Поэтому восстание 31 мая — 2 июня можно назвать не только антижирондистским, но и якобинским, тем более что активисты демократических секций были по преимуществу «як-бинизированными санкюлотами», т. е. находились под идейно-политическим влиянием Якобинского клуба и его лидеров. И вместе с тем нельзя утверждать, что восстание всецело отвечало замыслам последних, произошло по их воле и т. д. Не случайно они несколько месяцев колебались, и эти колебания отразились на ходе уже начавшегося восстания, поставив под угрозу его победу.
У Робеспьера, Марата и их сподвижников не оказалось иной возможности покончить с жирондистской гегемонией, кроме как довериться вожакам парижских секций, опереться на последние. Но это и страшило якобинских лидеров, поскольку секции могли не ограничиться устранением жирондистов из Конвента. Сам Конвент своими распрями и неспособностью к революционным мерам, которые диктовала обстановка и устремления масс, значительно дискредитировал себя в глазах последних, особенно в Париже. А наиболее радикальные секционные активисты не скрывали желания заменить его опирающимся непосредственно на парижские секции, на вооруженный народ Парижа высшим революционным органом — прообраз Центрального комитета национальной гвардии, первого правительства Парижской Коммуны{6}.
Конечно, якобинские лидеры понимали, что роспуск национального представительства усугубит неблагоприятную реакцию в провинции на устранение жирондистов. Они не желали испытывать судьбу и рисковать своим положением в высшем органе власти. До конца мая у них оставалась надежда на завоевание поддержки большинства Конвента. Но Болото опасалось смены жирондистской гегемонии якобинской и сопротивлялось нажиму секций, их неоднократным и недвусмысленным демаршам. Не поддалось Болото и 31 мая; «морального восстания», которым думали ограничиться якобинские лидеры, не получилось. Должен был состояться «поход на Конвент» 2 июня. Лишь готовность повстанческого руководства к физическому устранению жирондистов из Конвента и прямая угроза роспуска последнего вооруженными секциями возымели действие. Не та линия, которую отстаивали якобинские лидеры и особенно активно в ходе восстания руководство Коммуны, решила успех дела. Восстание должно было зайти значительно дальше намеченного в их планах.
То была не стихия, а выражение другой тактической линии, проявление другой сознательной воли. «Сила обстоятельств»{7}, на которую указывали вожди якобинской диктатуры, когда приходилось прибегать к радикальным мерам, чей смысл не укладывался в рамки господствовавших идейных систем, персонифицировалась в конкретных человеческих образах. Судьбу антижирондистского восстания определила позиция актива парижских секций. Эта была не только якобинизированная часть санкюлотов-, но и «санкюлотизированная» часть якобинства, а наиболее радикальные из них непосредственно представляли плебейское ядро «санкюлотерии», в той небольшой мере, разумеется, в какой можно говорить об его обособлении.
Что
Весной 1793 г. наиболее яркой фигурой среди секционных активистов, несомненно, был Жан Варле. Его отличали острое политическое сознание и развитое мышление, систематическое образование, позволявшее ему четко аргументировать свои мысли. Под стать ему были другие так называемые «бешеные» Жак Ру или Т. Леклерк, о политических способностях которых историк может уверенно судить по оставленным ими сочинениям. Отнюдь не мыслителями, а людьми дела зарекомендовали себя заместитель председателя влиятельной секции Сите Станислав Майяр, по прозвищу Крепкий кулак, выдвинувшийся еще в 1789 г. при взятии Бастилии и как один из предводителей похода на Версаль{10}; командир канониров секции Финистера Клод Лазовский, герой 10 августа 1792 г.; участник всех этих событий Клод Фурнье, по прозвищу Американец, за которого политические документы составлял Бабеф. Впрочем, такое сотрудничество — тоже знаменательный факт. В одном из них Бабеф от имени Фурнье потребовал от Марата как Друга народа добиться, чтобы в повестку дня заседаний Конвента был поставлен вопрос о «благосостоянии неимущего класса»!{11} Большинство секционных активистов не оставило эпистолярного наследия, но можно ли на этом основании отказывать им в способностях к политическому мышлению и действию?{12}
Наконец, в-третьих. Активисты демократического большинства парижских секций были людьми различного социального происхождения и занятий. Социолог отнес бы многих из них к буржуазии; общественная деятельность требовала свободного времени, средств. Для историка важно, однако, что они выступали от лица господствовавшего с лета 1792 г. в этих секциях «неимущего класса» — и от действительно неимущего плебейства, но также — от тех, кто в условиях инфляции и дороговизны утрачивал возможность вести собственное хозяйство, сближаясь с ним, — и от тех, кто, столкнувшись с гигантским перераспределением богатств (скупка национальных имуществ — самый яркий пример) и созданием прямо на глазах огромных состояний, чувствовал себя и «бедняком», и «неимущим», и почти «пролетарием».
Выражая интересы всего трудового населения Парижа, секционные активисты требовали, чтобы революция продолжалась и чтобы революционная власть повернулась лицом к «неимущему классу». Жирондисты встали на пути этих устремлений. У них была своя программа — революция должна закончиться, должен установиться гражданский мир, а с ним Порядок, порядок, при котором преуспеяние буржуазии обеспечит занятие рабочему, средства существования неимущим. Добиваясь устранения жирондистов, активисты демократических секций выражали свою враждебность и к вожделенному ими буржуазному порядку, к «аристократии богачей».