Падение жирондистов
Шрифт:
Таким образом, Робеспьер поставил вопрос об антижирондистском выступлении парижских секций. Он призвал секции представить в Конвент требования, которые привели бы к нейтрализации жирондистов, лишению их влияния на Конвент. И в последующие дни Робеспьер вместе с его соратниками не оставлял надежды на то, что давление парижан вызовет изменения в составе и деятельности Конвента. 29 марта еще не было декрета о возможности нарушения парламентской неприкосновенности (он появился 1 апреля), так что Робеспьер мог понимать нейтрализацию жирондистов иначе, но через два дня декрет был принят, и 3 апреля вождь якобинцев уже требовал на заседании Конвента обвинительного декрета против жирондистов. Развивая мысли старшего брата, Огюстен Робеспьер предлагал на заседании Якобинского клуба 5 апреля подтолкнуть секции прийти к решетке Конвента, чтобы «побудить нас (членов Конвента. — А. Г.)
Хотя лидеры якобинцев в критический период 27 марта — 5 апреля предложили ряд энергичных мер для защиты завоеваний революции, главным они считали «полное возрождение правительства»{54}, смену руководства страной. Робеспьер, Марат и другие якобинцы гневно разоблачали связь жирондистов с Дюмурье и призывали обрушить на их головы тяжесть всеобщего осуждения. Однако, чтобы народное выступление состоялось, таких призывов было недостаточно. Как показал опыт революции, и прежде всего восстания 10 августа 1792 г., а также событий 9–10 марта 1793 г., чтобы организовать движение секций, нужен был центральный орган, тесно связанный с ними. Не случайно донесения администрации полиции после 10 марта зафиксировали разговоры о необходимости до того, как восставать, «создать толковый повстанческий комитет»{55}.
27 марта секция Прав человека приняла решение, в котором говорилось, что «общественное спасение может быть осуществлено только энергией суверенного народа»; что «она поднялась для защиты свободы и приглашает братьев из 47 секций прислать комиссаров в центральный пункт, чтобы без промедления заняться средствами спасения Республики от клики клеветников, которая губит свободу, и от вероломных генералов».
Инициатором этого обращения был Варле{56}. Он не примирился с неудачей 9–10 марта и неустанно агитировал против жирондистов на улицах и в парках Парижа. Его частые выступления с переносной трибуны привлекли внимание администрации полиции. В полицейском донесении об одной из речей Варле сообщалось, что тот сожалел о неудаче попытки восстания, считал ее законной и необходимой, будучи убежденным, что восстание лишь отложено. Варле сказал, что и теперь он за восстание, хочет, чтобы «апатия якобинцев сменилась энергией, которую проявили женщины 5–6 октября 1789 г.», когда парижанки, устремившись в Версаль, сорвали планы контрреволюционного удара по столице из Версаля. Варле потребовал также, чтобы Конвент запретил хождение звонкой монеты и покарал смертью спекулянтов, а заодно Ролана и Бриссо{57}. Жирондистская газета «Парижская хроника» 18 марта отмечала, что речи «апостола свободы», как называл себя Варле, собирают многочисленных слушателей{58}.
Когда в июне 1793 г. Варле вместе с другими «бешеными» подвергся яростным нападкам якобинских лидеров, Кордельерский клуб, защищая «апостола свободы», напомнил о его антижирондистской агитации в весенние месяцы. В решении клуба говорилось, что Варле «оказал услуги, которые сограждане будут всегда вспоминать с признательностью. Это он первый понял ту великую идею, что нужно выступать перед народом в общественных местах, он первый осмелился осуществить эту важную и опасную задачу»{59}.
Вряд ли, конечно, Варле даже в тот момент, после неудачи 9–10 марта, был единственным антижирон-дистским агитатором на улицах Парижа. Министр юстиции Гара, докладывая на заседании Конвента 19 марта о предпринятой им попытке раскрыть организационный центр выступления 9–10 марта, утверждал, что в Париже «есть 20 или 30 человек», которых он не знает, «которых, может быть, нельзя обвинить в каком-либо преступлении», но которых он «считает опасными и способными на все ради удовлетворения своих страстей». «Если бы эти люди были предоставлены сами себе, — уверял министр, — их не следовало бояться, но они связаны с народными движениями… Эти люди ходят по клубам, секциям, от группы к группе и говорят (народу. — А. Г.), что в Национальном Конвенте заседают его самые опасные, смертельные враги, что правая сторона включает одних аристократов, головы которых должны пасть»{60}.
Новый кризис оживил агитацию такого рода, выступления уличных ораторов, деятельность секционных активистов, радикальных членов народных обществ. С большой тревогой служба полиции доносила 1 апреля: «…вчера вечером в саду Эгалите (бывший Пале-Руаяль. — А. Г.) разбойники говорили только о том, что надо отрубить головы скупщикам, торговцам, лицам, подписавшим модерантистские петиции, и даже нескольким членам Конвента; нужно, говорили они (агитаторы. — А.
Призывы Робеспьера, Марата, с одной стороны, деятельность «агитаторов» — с другой, способствовали тому, что большинство секций откликнулись на обращение секции Прав человека и прислали своих комиссаров на заседание во дворце Епископства[2]. 1 апреля их объединение конституировалось как «Центральное, или Всеобщее, собрание общественного спасения и связи со всеми департаментами республики, находящееся под защитой народа». Собрание, признанное Коммуной{62}, решило обратиться к кантонам Парижского департамента с предложением прислать делегатов{63}. Воплощались, казалось, в жизнь обнародованные 9–10 марта замыслы о создании центрального органа Парижского департамента, наделенного полномочиями для принятия «мер общественного спасения», что уже воспринималось как эвфемизм восстания.
Первой забеспокоилась консервативная секция Мельничного холма. Уже 1 апреля она решила потребовать от Конвента роспуска собрания в Епископстве, а на другой день такой же демарш в Конвенте предпринял председатель секции Май{64}. В этот же день, 2 апреля, с протестом против деятельности собрания в Епископстве выступили хозяева помещения — выборщики. Они заявили Коммуне, что среди членов созданного там комитета особое их негодование вызывают, кроме Варле, — Трюшон, Гренье, Нодрен. Как и 9–10 марта, выдвинулись сторонники экстренных и радикальных мер. Гренье — тот представитель секции Соединения, что добивался объявления всеобщей мобилизации (и подвергся критике Робеспьера на заседании в Якобинском клубе 29 марта). В Конвенте он произнес пылкую речь, в которой, в частности, предложил, чтобы половина членов Конвента отправилась на фронт и возглавила армию французов{65}. Он же был членом делегации секции, потребовавшей 26 марта в Конвенте разоружения всех дворян и священников, а также «подозрительных». О Нодрене выборщики сказали, что он поднял против «патриотов секции Пантеона ряд введенных им в заблуждение рабочих» и что он «открыто заявил добрым гражданам: «Вы патриоты 1789 г., но мы вас приведем в порядок»». Последней каплей, переполнившей чашу терпения выборщиков, было, по их словам, предложение Нодрепа удалить посторонних, в том числе выборщиков, и заседать при закрытых дверях{66}.
Итак, в Епископстве выдвинулись в лидеры такие радикальные деятели секций, для которых «патриотизм 1789 года» был уже недостаточным, ограниченным, как ограниченными оказались достигнутые на первом этапе революции ее буржуазные цели. Немало тех, кто считал себя «патриотом 1793 года», участвовали во взятии Бастилии, однако они ощущали себя как бы новым поколением, которое теперь противопоставляло себя деятелям, закрепившимся в сложившейся с 1789 г. иерархии власти. То был вызов не только жирондистам, но и якобинской «элите», пополнявшей после 1792 г. ряды муниципальной администрации и начавшей проникать в департаментские учреждения, различные бюро и даже министерства.
Лидеров якобинцев встревожило стремление собрания в Епископстве стать верховным революционным органом, поддерживающим «связи со всеми департаментами республики». Вечером 1 апреля на заседании Якобинского клуба собрание было осуждено. Марат потребовал, чтобы Гренье, сообщившего о конституировании секционного органа как «Центрального, или Всеобщего, собрания», арестовали и отправили в Комитет общей безопасности{67}. Отрицательная реакция клуба способствовала тому, что на следующий день часть секций (Арсенала, Борепера, Болота, Арси и др.) отозвали своих делегатов из Епископства, и среди них — секция Гравилье. Как и 9–10 марта, она шла в фарватере политического влияния Якобинского клуба, и ее активисты не считали восстание секций против жирондистов возможным без поддержки клуба. После того как Центральное собрание на заседании Генерального совета Коммуны 2 апреля было дезавуировано, никаких свидетельств о продолжении его деятельности мною не обнаружено.