Падение жирондистов
Шрифт:
* * *
Изложенные здесь мысли, сама книга — посильная дань признательности нескольким поколениям историков-предшественников. Систематическое изучение места и роли парижских секций в Великой французской революции началось на рубеже нашего века. Первые же специальные труды Э. Мелье и Ф. Брэша привлекли внимание основателя русской школы историков революции Н. И. Кареева. Но еще до появления этих исследований цельная и самобытная концепция складывалась у П. А. Кропоткина. «Одних народных восстаний, более или менее успешных, — писал он, — еще мало, чтобы совершить революцию: нужно, чтобы эти восстания оставили в существующих учреждениях нечто новое, что дало бы возможность выработаться и упрочиться новым формам жизни»{13}. Среди новых учреждений Кропоткин выделил секции (и коммуны) не только как опору народного движения, политической активности и инициативы масс во время революции, но и как прообраз общественного самоуправления в будущем. Под непосредственным влиянием Кропоткина, но стремясь противопоставить ему свое объяснение, обратился к изучению парижских секций Кареев{14}.
После 1917 г. ученик Кареева Я. М. Захер соединил изучение секций с углубленным биографическим исследованием нескольких выдающихся деятелей секционного движения — «бешеных». В том же направлении работали Н. П. Фрейберг, после войны — С. Л. Сытин, а также ученый ГДР Вальтер Марков и Р. Б. Роуз из Австралии. В. М. Далин изучал связи бабувистов с активом парижских секций. Новый поворот в историографии — появление труда Альбера Собуля «Парижские, секции II года», в котором концепция самостоятельности — «автономности» — секционного движения была воссоздана с помощью огромного пласта архивных материалов{15}.
Предлагаемая читателю книга посвящена важнейшему эпизоду в революции{16}. Эпизод этот позволяет судить о роли секций — института, рожденного политическим разумом и волей масс, в истории одной из великих революций прошлого.
Революция в опасности
Непосредственным прологом антижирондистского восстания были события 9–10 марта 1793 г. Они разразились внезапно. Еще накануне в Париже было спокойно, насколько может быть спокойно в столице страны, переживающей революцию. Парижский люд, утомленный тяжелой зимой, безработицей и дороговизной, удрученный очередной неудачей движения за установление максимума цен на предметы первой необходимости, не проявлял стремления к активному политическому действию. Но в этот момент поползли еще неясные слухи о бедственном положении французских войск в Бельгии. На ход событий в столице постоянно воздействовали два фактора: положение с продовольствием и положение на фронтах. «Проникает коалиционная армия во Францию — это вызывает преобладание блуждающего нерва, — образно заметил Ф. Энгельс, — сердцебиение учащается, наступает революционный кризис»{17}.
Больше года революционная Франция находилась в войне практически со всеми великими державами. Двинувших свои войска к ее границам Пруссию и Австрию активно поддерживали Россия и Англия. Осенью 1792 г., мобилизовав силы под лозунгом «Отечество в опасности!», республика справилась с первым натиском коалиции; армия перешла границу и заняла Бельгию. Весной 1793 г. кампания возобновилась, и тогда обнаружилась вся непрочность первых успехов. Старая генеральская верхушка не проявляла ни способностей, ни желания воевать за республику. Армия была деморализована, офицеры и солдаты дезертировали. Сам командующий — талантливый и честолюбивый Дюмурье, в котором нередко видят несостоявшегося Наполеона, — вступил в тайные сношения с врагом.
Между тем господствовавшие в Конвенте жирондисты продолжали связывать с Дюмурье свои надежды: успешная экспансия, которую начал осуществлять генерал, помимо приращения территории, сулила, по их расчетам, ослабить напряженность внутри страны и создать условия для скорейшего завершения революции. Якобинцы не доверяли Дюмурье, но осознавали угрозу: за первыми неудачами новой кампании могут последовать окружение и разгром французской армии. Сваливая причины военных неудач друг на друга, жирондисты и якобинцы, по воспоминаниям Левассера из Сар-ты, прилагали общие усилия, чтобы «разжечь огонь из искр, высеченных слухами» о поражении в Бельгии.
Интересы революции требовали проведения новой мобилизации. 8 марта Конвент по инициативе монтаньяров обратился к парижанам с энергичным призывом оказать немедленную помощь армии и поддержать декретированный 23 февраля новый набор волонтеров для ее пополнения. 96 депутатов (по два на каждую секцию) должны были в тот вечер довести призыв до сведения собравшегося в секциях народа. Коммуна специальным воззванием поддержала призыв Конвента. Она решила объявить 9 марта днем массовой мобилизации. Черное знамя на башнях Нотр-Дам, призывная дробь барабанов, глашатаи, читающие на площадях декрет о наборе и воззвание Коммуны, — все это должно было внушить народу, что революционное отечество в опасности. И парижане, стряхнув оцепенение, откликнулись на призыв.
Одновременно и депутаты и делегаты секций передали Конвенту ряд настоятельных требований парижан, прежде всего — об учреждении революционного трибунала и введении военного налога на богачей. Монтаньяры, несмотря на яростное сопротивление жирондистов, не только поддержали, но и добились их принятия. Секции стремились решить социальные проблемы, в первую очередь улучшить материальное положение рабочих и ремесленников — «трудящейся массы суверена», представителями которой гордо назвали себя делегаты секции Кенз-Вен из Сент-Антуанского предместья, прославившегося участием во всех важнейших событиях революции. Буэн — будущий член Центрального революционного комитета, созданного 31 мая, — от имени секции Рынков потребовал, чтобы массам, несущим всю тяжесть патриотических усилий, была оказана немедленная помощь. Санкюлоты одолеют внешних врагов, законодатели должны спасти их от «прожорливости людоедов»{18}, наживающихся на беде, — вот смысл его выступления.
«Уполномоченные народа, — с такими словами обратились к Конвенту делегаты секции Гравилье, — пора спасать Республику. Враги, особенно остервенело стремящиеся к ее гибели, это те, кто разоряет народ, доводит его до голода и отчаяния… Тот, кто не борется с преступлением, является его соучастником». Народ удвоит мужество для спасения родины, когда Конвент всей предоставленной ему властью ополчится против «эгоистов-домовладельцев», «корыстолюбцев», у которых амбары полны зерна, когда он отменит декреты, «убивающие свободу, низвергающие нацию в бездну пороков и бедствий». Речь шла, прежде всего, об отмене декрета, допускавшего хождение звонкой монеты, которое, по убеждению среди народа, обесценивало ассигнаты и вызывало этим дороговизну. В петиции было немало выражений, характерных для Жака Ру — одного из лидеров секции, вроде того, что свобода пока только «пустой звук», что «нет свободы без хороших законов», «нет равенства, когда один класс людей безнаказанно угнетает и предает другой» и т. д.{19} Делегаты секции Гравилье заявили, что законодатели «должны сделать все для счастья» народа. От них ждут «законов, которые пойдут на пользу не правителям, а управляемым, не богачам, а трудящемуся и добродетельному классу общества»{20}.
Секция Гравилье, воспользовавшись представившейся возможностью, предлагала настоящую программу углубления революции в интересах трудящихся, которая как бы обобщала требования других демократических секций. В целом почва для их выдвижения была благодатной. Росла дороговизна, обострялась продовольственная нужда, и, как эхо, не прекращались слухи об угрозе волнений, подобных тем, что были 25–26 февраля, когда мелкий парижский люд под влиянием агитации Жака Ру и других идеологов плебейства попытался самочинно установить максимум цен, врываясь в лавки и принуждая торговцев отпускать товар по той цене, которую повстанцы считали справедливой. Сняв временно требование о максимуме, секции продолжали добиваться изъятия из оборота звонкой монеты и репрессивных мер против скупщиков. Социальная напряженность была велика — современники видели в ней причину замедления вербовки волонтеров накануне мартовских событий.
Естественно в таких условиях поражение на фронте должно было вызвать и вызвало новый подъем социальной борьбы. Радикально настроенные секционные активисты ставили вопрос о насущных интересах людей труда и о праве народа пользоваться плодами революции, совершаемой его усилиями и жертвами. Не все из них собирались ограничиться обращением к властям. На парижских улицах зазвучали призывы к новой революции, к ниспровержению засилия богачей. Образец такой агитации приведен в демократической газете: «Храбрые санкюлоты! Вы слишком долго страдали от аристократии богачей; равенство — химера, пока есть бедняки; у богачей сердце еще черствее, чем у дворян и священников. Вы отделались от этих двух классов; вам более ничего не остается, как схватить за горло зажиточных, которые презирают вас, подписывают контрреволюционные петиции»{21}. Главными представителями новой аристократии, защитниками интересов всех этих скупщиков, крупных торговцев и «финансистов», всех «злонамеренных капиталистов», — одним словом, «богачей» — агитаторы начинают считать жирондистское большинство Конвента.