Падение жирондистов
Шрифт:
Когда в Париже узнали о декрете Конвецта против Марата, возмущению, похоже, не было предела. В народе стали говорить, что «плохие депутаты хотят удалить этого проницательного Аргуса». А люди поэнергичней требовали «дать отпор коварному замыслу Бриссо» и установить охрану у дома Марата из 400–500 вооруженных граждан. Полицейские донесения предупреждали о «всеобщем недовольстве» и возможности народного выступления. Робеспьер на заседании Якобинского клуба 12 апреля призвал членов общества и граждан с трибун разойтись по своим секциям, чтобы обеспечить в них спокойствие{83}. Прямого вмешательства народа не последовало, но его давление было зримым и весомым. 24 апреля Революционный трибунал признал обвинения, содержавшиеся в декрете Конвента, несостоятельными и при большом стечении бурно аплодировавших парижан оправдал Марата. С венком из дубовых листьев на голове, сопровождаемый многотысячной толпой{84}, Марат предстал перед Конвентом и вновь занял свое место среди депутатов. Расчеты жирондистов на то, что предание Марата суду дискредитирует якобинцев и их трибуна, потерпели фиаско. После процесса само его имя обрело такую популярность, что стало девизом, паролем, символом. «Да здравствует Марат!» стало боевым кличем для радикальных активистов, готовившихся к решающей схватке с жирондистами, лозунгом солидарности и сплочения всех демократических сил{85}.
Образование антижирондистского союза монтаньяров с большинством парижских секций было знаменательным проявлением социально-политических сдвигов, происходивших во французском обществе. 1793 год начался почти повсеместным усилением напряженности. Процесс над королем оживил роялистскую агитацию, а гулкое эхо острой схватки партий в Конвенте прокатилось по многим департаментским центрам и торгово-промышленным городам страны.
Новое, катастрофическое ухудшение внутреннего положения республики последовало за опубликованием декрета от 24 февраля. Предписанный им единовременный набор 300 тыс. волонтеров был делом беспрецедентным. Вся французская армия насчитывала к тому времени 228 тыс. человек. Если старая армия была наемной, а пополнения 1792 г. проводились на добровольных началах, то теперь пришлось поставить вопрос о назначении волонтеров народными собраниями либо определении их жребием в дополнение к добровольцам. Фактически это была частичная мобилизация и предпринималась она в тот момент, когда над страной еще не нависла непосредственная угроза интервенции: армии республики находились в Бельгии и на Рейне. Если даже в Париже проведение набора натолкнулось на большие трудности, то провинцию, особенно отсталые в политическом отношении сельские районы, буквально потрясли выступления врагов революции и крестьянские волнения. Они серьезно повлияли на общий ход борьбы весной 1793 г. и предопределили в немалой мере территориальное размежевание центров революции и очагов контрреволюции в национальном масштабе, степень которого в полной мере обнаружилась уже после победы антижирондистского восстания. Образовалось три, помимо вандейского, центра сопротивления декрету от 24 февраля: северо-западный (9 департаментов Бретани и Нормандии), восточный (Ду, Кот д’Ор, Об, Нижний Рейн) и южный (14 департаментов — от Роны и Луары до Жиронды), т. е., включая область вандейской войны, более трети всех департаментов Франции{86}, Эта сводка, составленная французским историком Ж. Паризе, объединяет самые различные виды сопротивления: от вырубания «деревьев свободы» до массовой вооруженной борьбы. Важно разграничить их. Роялистская агитация, брожение, отдельные вылазки врагов революции отмечались в целом ряде департаментов запада и юга, а также в восточных департаментах (например, Кот д’Ор). Локальные мятежи, охватившие одну или несколько коммун, иногда целые кантоны и сопровождавшиеся образованием сборищ, массовым отказом от выделения волонтеров, оскорблениями и даже убийством уполномоченных по проведению набора, имели место в департаменте Нижнего Рейна, Тарн, Авейроне, Гар, Эро, Дордонь, Ланды и др. Обычно эти вспышки гасли после разъяснительной работы, которую комиссары Конвента или местные власти проводили в присутствии национальной гвардии соседних городов. Дело ограничивалось арестами, иногда казнью вожаков, без применения оружия против массы.
ЖАН ПОЛЬ МАРАТ
Иной, более серьезный и опасный для республики оборот приняли события в части Бретани, Анжу и Пуату. В Бретани в середине марта мятежные отряды захватили и разграбили два центра дистрикта Рошфор и Рош-Бернар, осадили центр того же департамента Морбиана-Ванн. Внутри треугольника, образованного тремя центрами соседних департаментов: Ренн — Ванн — Нант, оплотом властей оказался лишь один город Редон, осажденный отрядом из 1200–1500 мятежников, который занял господствующие над городом высоты. Да и сам Ренн — столица департамента Иль и Вилен и стратегический центр всей Бретани — был блокирован на северо-западе, западе и юго-западе. Отдельные схватки имели место в 5–6 км от Ренна, а в 50 км к востоку едва не был захвачен город Витре. Комиссары Конвента, посланные для проведения набора в департаментах Кот д’Ор, Финистер, Морбиан, Нижняя Луара, застряли в Ренне и посылали в Париж отчаянные призывы о помощи.
В их письме от 23 марта 1793 г. читаем: «Здесь не просто локальные мятежи, которые легко было бы подавить, здесь почти вся деревня выступила в боевом порядке под руководством опытных предводителей и с кой-каким оружием на штурм городов… В этом краю более пяти департаментов теперь наводнены людьми, не привыкшими, правда, воевать, но которым нужно противопоставить хорошее войско, чтобы принудить их возвратиться к исполнению своего долга, прежде чем их коалиция станет еще более грозной… Повсюду важнейшие дороги перерезаны, а города осаждены; не проходит дня без того, чтобы в различных сражениях или в результате неожиданных нападений и убийств не проливалась бы кровь».
Комиссары просили Конвент срочно прислать 5–6 тыс. «хорошего войска» в дополнение к силам местной национальной гвардии{87}. Однако к концу месяца им удалось собрать значительные отряды национальной гвардии, причем не только из городов, но и деревень (последнее свидетельствует, что мятеж затронул в Бретани не все слои крестьянства). Под командованием кадрового генерала Бейсера удалось рассеять основные силы мятежников в направлении Ренн — Редон — Ванн. В департаментах Финистер и Кот д’Ор очаги восстаний были менее значительны, но все же при подавлении одного из них было убито 40 и взято в плен 25 мятежников{88}.
Иначе сложилась судьба мятежа, вспыхнувшего почти одновременно к югу от Луары, в части бывших провинций Пуату и Анжу. Распоряжения о наборе стали поступать в местные коммуны в первой декаде марта. А с 10 марта по всему левобережью Луары на обширной территории департаментов Вандея, Де Севр, Мен и Луара, Нижняя Луара под звон колоколов крестьяне стали собираться в толпы, вооружаться вилами и дубинками. С криками: «Хватит стрельбы! Долой милицию!»[4] — они рассеяли немногочисленные отряды местной национальной гвардии и атаковали небольшие города и местечки этого края. Уже 11 марта был захвачен Машкуль. Здесь создали «роялистский комитет», Людовик XVII был провозглашен королем, начались массовые казни республиканцев.
Роялистские лозунги и эмблемы, «фанатизм» (влияние неприсягнувших священников) отмечались и в других районах волнений. «Белое знамя вновь осквернило территорию республики»{89},— писали комиссары Конвента, и вслед за современниками первые историки, считая определяющим в выступлениях весны 1793 г. влияние дворян и неприсягнувших священников, развили версию грандиозного роялистско-клерикального заговора. Такая интерпретация вандейского и других крестьянских восстаний весны 1793 г. уже давно стала традицией, которая еще чувствуется в общих трудах по истории революции.
Однако в свое время еще А. Матьез высказывался против этой версии в пользу спонтанности крестьянского выступления. «Клерикальное и роялистское восстание, разразившееся 10 марта 1793 г. в Вандейском и смежных с ним департаментах, — писал он, — было только самым ужасным эпизодом и крайним проявлением возмущения и недовольства широких масс по всей Франции. Брожение носило почти всеобщий характер, и всюду оно вызывалось причинами экономического и социального порядка. Политические и религиозные соображения привходили потом, как их следствие»{90}.
Матьез подкрепил эти соображения фактами роста цен на хлеб и несоответствия между ними и заработной платой. Между тем карта волнений в связи с набором, декретированным 24 февраля, совершенно не совпадает с картой движения деревенской бедноты, «таксаторов цен» весной и осенью 1792 г.{91} Очевидно, в крестьянских выступлениях, последовавших за декретом 24 февраля 1793 г., мы имеем дело с другими мотивами и с другими слоями крестьянства.
Капитальные исследования последних десятилетий{92}показывают, что мотивы выступления против декрета 24 февраля в Вандее и других районах Запада были аналогичны причинам медленного набора в Париже. Еще живуча такая схема: французская революция — это борьба, объединившая буржуазию, крестьянство и плебейство. 1793 год с помощью этой схемы понять невозможно: между буржуазией, крестьянством и плебейством не было согласия в вопросе о путях ликвидации феодализма, разделяло их и понимание самих задач революции. Наряду с продолжающейся борьбой бывшего третьего сословия с роялистской контрреволюцией в 1793 г. быстро обострялся конфликт внутри самого третьего сословия. Раскрывается множество причин и форм антагонизма между крестьянством и буржуазией в районах восстания. Это внедрение буржуазии в аграрную структуру еще при Старом порядке, присвоение ею части феодальной ренты, более интенсивные по сравнению с сеньориальными формы эксплуатации, которые были присущи буржуа-землевладельцу или генеральному фермеру, ведущему хозяйство вместо сеньора.
Ненависть крестьянства к буржуазии возросла в ходе революции, плодами которой буржуазия воспользовалась в полной мере в ущерб в значительной степени крестьянству. Внедрение буржуа в аграрные отношения резко расширилось благодаря распродаже церковных земель. В некоторых районах будущего мятежа крестьянство было почти совсем оттеснено от земельного фонда. Так, в дистрикте Шоле, одном из центров мятежа, крестьянам удалось сделать лишь 45 покупок земли из 640{93}. Учитывая значительно меньшую ценность крестьянских приобретений по сравнению с покупками буржуазии, легко понять, как должно было крестьянство расценить это перераспределение земельной собственности, явившееся одним из важнейших результатов революции в сфере аграрных отношений.