Падение жирондистов
Шрифт:
Дальновидный лидер фейянов Антуан Варнав, выступая 13 июля 1791 г. в Учредительном собрании, говорил: «Нам причинят большое зло, если сделают непрерывным это революционное движение, которое уничтожило все, что следовало уничтожить, которое привело нас к пункту, где нужно остановиться… Если революция сделает еще один шаг, он не может не стать опасным; в направлении свободы первый следующий акт — уничтожение монархии, в направлении равенства — покушение на собственность»{114}.
В 1792–1793 гг., после упразднения монархии, лидеры жирондистов, почувствовав, что развитие революции ведет теперь к «покушению на собственность», поставили целью остановить революционное движение. «Часть членов Конвента, — говорил 13 марта 1793 г. Верньо, — считала, что революция закончилась в тот момент, когда Франция конституировалась как республика. С этого времени они (т. е. жирондисты. — А. Г.) полагали, что следует остановить революционное движение, дать покой народу и спешно издать законы, которые сделают его нерушимым»{115}.
«Я думал, вступив в Конвент, — писал Бриссо в обращении к «доверителям», — что, поскольку монархия уничтожена, поскольку учреждена республика, поскольку все власти оказались в руках народа или его представителей, патриоты должны изменить направление своей деятельности в соответствии с изменением их положения». «Я думал, — продолжал Бриссо, — что восстания прекратятся, потому что, если не нужно больше свергать тиранию, нет необходимости прибегать к силе восстания, потому что там, где нужно только создавать, необходимы порядок и благоразумие»{116}.
Целью жирондистов с осени 1792 г. стало установление «порядка», или, вернее, Порядка, основанного на «религиозном уважении законов, должностных лиц, собственности, личной безопасности». В этом жирондисты и их лидер Бриссо видели «наилучшее средство облегчить рекрутирование и снабжение армий, снизить цены на продукты питания, побудить владельцев мануфактур к продолжению работы, поддержать курс ассигнатов, ускорить продажу национальных имуществ и владений эмигрантов»{117}, т. е. разрешить насущные внутренние проблемы республики и добиться признания ее иностранными государствами.
ЖАК ПЬЕР БРИССО
Напротив, в революционном брожении, в «революционных мерах», осуществления которых добивались якобинцы при поддержке народа, жирондисты видели единственную причину катастрофически бедственного положения республики. «Как может пахарь, — писал Бриссо, — засевать землю, плоды которой он не уверен получить, как купец будет покупать и продавать, если лавка его может подвергнуться разграблению. Каким образом поддержать в обращении звонкую монету или ассигнаты, если страх заставляет прятать звонкую монету, если беспорядок приводит к понижению курса ассигнатов и препятствует скупке земель, доход от которой привел бы к его повышению?»{118}
Бриссо и его единомышленники пытались убедить народные массы, что этот буржуазный Порядок будет «одинаково хорош и еще более полезен для неимущего гражданина, чем для имущего, потому что первый может жить только постоянной работой, а ее нет там, где нет постоянной безопасности ни для головы, ни для собственности богатого». Программа жирондистов сулила народу счастье в случае прекращения углубления революции и полного торжества буржуазного строя. Но для этого массы должны были отказаться от социально-экономических и политических требований, выдвинутых народным движением осенью 1792 г. — весной 1793 г. Бриссо в своем обращении порочил идею максимума, реквизиций и других мер принудительного снабжения населения продовольствием, принудительный заем и все чрезвычайные обложения богачей, революционный трибунал, идею создания революционной армии внутри страны и демократизацию армий на фронтах, революционные комитеты в секциях и департаментах — одним словом, все, в чем демократические силы видели спасение страны. И в практической деятельности жирондисты в Конвенте и администрации на местах яростно сопротивлялись принятию и всячески противодействовали осуществлению этих, как тогда говорили, «революционных», т. е. в первоначальном значении чрезвычайных мер, которые, однако, приобретали все более глубокий смысл, ассоциируясь в сознании масс с самой революцией.
«Равенство человека в обществе может быть только равенством прав», — говорил жирондистский лидер Верньо{119}. «Равенство — химера, пока есть бедняки», — утверждали представители парижского плебейства{120}. В двух этих фразах заключена диаметральная противоположность подходов к революции, к задачам, вставшим на ее новом этапе. Плебейские устремления к социальному равенству и справедливости находили воплощение прежде всего в борьбе за «революционные меры». И она стала общенародным движением, направленным в кульминационный момент к единой цели, когда эти устремления отразились в программе действий политической организации, распространявшей влияние на всю страну.
Жирондисты клеветали на якобинцев, когда обвиняли их в сознательном натравливании санкюлотов на собственников, в разжигании антагонизма между ними. Якобинцы вовсе не хотели войны неимущих с имущими. И среди них в то время высказывались опасения, что дальнейшее развитие революции чревато покушением на собственность и гражданской войной на этой почве.
В разгар парламентской междоусобицы, 18 марта почти при полном единодушии в Конвенте и редкой солидарности обеих противоборствующих группировок был принят декрет, провозглашавший смертную казнь за предложение «аграрного закона», т. е. уравнительного передела земли, за любой акт, «ниспровергающий земельную, торговую или промышленную собственность»{121}.
Но если радикальный эгалитаризм страшил якобинцев, то необходимость пойти навстречу требованиям масс была для них явной. «Опыт убеждает нас, что революция еще не завершилась, — заявлял Жанбон Сент-Андре. — Крайне, настоятельно необходимо дать возможность бедняку существовать, если вы хотите, чтобы он помог вам завершить революцию»{122}. Весной 1793 г. якобинцы поняли, что удовлетворение требований масс является первоочередной задачей революции и что нужно решать ее революционными способами.
Робеспьер, Марат и их соратники не могли пройти мимо тех бед, от которых страдал народ. После того как продовольственная проблема стала одной из основных, они уделяли ей немало внимания в речах и в статьях. Еще весной 1792 г. Робеспьер высказался против воздания посмертных почестей мэру города Этампа богатому буржуа Симоно, который распорядился стрелять в народ и был растерзан толпой, требовавшей хлеба. Он назвал его «жадным спекулянтом» и в заключение заклеймил «всех представителей этого класса, наживающихся на общественной нужде»{123}.
Осенью 1792 г., когда продовольственная проблема еще более обострилась, Робеспьер выступил с заявлением, кое можно назвать программным{124}. Он доказывал, что долг революционных властей обеспечить доступность продуктов питания всем людям. Подчеркнув как последователь Руссо, что «первый общественный закон — это закон который гарантирует всем членам общества средства существования», Робеспьер потребовал ограничения свободы торговли и пресечения спекуляции предметами первой необходимости. Законы должны схватить за руку монополиста, как они делают это по отношению к обыкновенному убийце, — вот было его мнение.