Падение жирондистов
Шрифт:
«Нельзя спасти республику, — писал Бриссо, — не приняв решительных мер, чтобы вырвать представителей нации из-под ига деспотизма… партии анархистов» и «дезорганизаторов». Конвент «может установить порядок, только декретировав репрессивные меры против анархии и добившись их осуществления». Бриссо призывал закрыть Якобинский клуб и опечатать его бумаги, распустить Парижскую коммуну, покарать активистов антижирондистского движения, вожаков парижских секций, навести порядок в самом Конвенте, заставив замолчать трибуны, а заодно и всякую оппозицию{177}. Боевой настрой санкюлотского авангарда в середине мая подсказывал лидерам жирондистов, что медлить нельзя; победа «умеренных» в ряде секций, их решительные призывы, а также призывы жирондистских департаментов — разгромить «анархистов» вселяли соратникам Бриссо надежду.
На бурном заседании 18 мая
23 мая ей было поручено расследовать «заговор», о котором донесла секция Братства, а вслед за ней другие «умеренные» секции. Накануне в мэрии администраторы полиции обсуждали с представителями секций возможности выявления и арестов «подозрительных». Но самыми «подозрительными» для многих участников заседания были жирондисты, поэтому во время обсуждения раздавались призывы расправиться с ними.
Комиссия двенадцати, состоявшая исключительно из жирондистов, рьяно взялась за дело. Она просмотрела протоколы Коммуны и ряда секций, к ней начали поступать новые доносы. 24 мая по распоряжению Комиссии были арестованы Эбер и Варле. Эберу инкриминировали выпуск 239-го номера его газеты «Пер Дюшен», призывавший санкюлотов к решительным действиям; Варле поплатился за свою интенсивную устную агитацию. Вслед за ними подверглись аресту еще несколько членов Коммуны и председатель секции Сите Добсан, который отказался представить Комиссии протоколы заседаний секции.
Создание и деятельность Комиссии двенадцати накалили обстановку в Париже до крайности. В сводке полицейских донесений от 19–20 мая читаем: «Предложение Гюаде вызвало негодование и немало содействовало увеличению недовольства… Следует опасаться, как бы скрытый огонь не привел к взрыву». Следующая сводка: «Брожение против членов Конвента, единомышленников Барбару, возрастает с каждым днем». Сводка от 24 мая: «Брожение становится всеобщим и достигает предела». Сводка от 25–26 мая: «Момент взрыва недалек»{179}.
19 мая делегация Клуба кордельеров и Общества революционных республиканок огласила в Якобинском клубе проект петиции в Конвент с требованием обвинительного декрета против жирондистских вождей. Проект петиции зачитал будущий член (созданного 12 днями позже) Центрального революционного комитета Луа. Очевидно, этот марселец был и его составителем. По мысли авторов, делегацию в Конвент должна была сопровождать «значительная масса народа». Председательствующий Бантаболь с одобрением высказался о тексте петиции, но не дал ей никакого хода. То же повторилось в Генеральном совете Коммуны, куда на следующий день явилась та же делегация. 22 мая в Кордельерском клубе обсуждались планы выступления против жирондистов, но и здесь они были отклонены после речи Лежандра. Варле решил обратиться к секциям{180}. Однако, по-видимому, большинство секционных активистов считали, что поднять восстание можно только при поддержке Якобинского клуба{181}. Итак, дело было за якобинскими лидерами. Робеспьер 24-го нарушил свое молчание, но не для того, чтобы сказать «последнее слово». Наступило 26 мая.
Утром 16 секций вслед за Коммуной выступили в Конвенте в защиту Эбера, Варле и других активистов, арестованных Комиссией двенадцати. Многочисленная делегация предместья Монмартра заявила Конвенту, что не будет подчиняться Комиссии двенадцати и требует ее роспуска. Это требование поддержали некоторые монтаньяры. А по улицам с барабаном двигалась толпа женщин во главе с Полиной Леон (руководитель Общества революционных республиканок) и призывала народ поспешить к Аббатству — месту заключения Эбера и Варле{182}. Вечером того же дня, выступая в Якобинском клубе, Марат выдвинул тактический лозунг — добиться на следующем заседании Конвента роспуска Комиссии двенадцати. «Заниматься разоблачением клики государственных людей — это значит терять время, — сказал он. — Но важно раскрыть ее преступный заговор… Важно объединиться завтра, чтобы воспрепятствовать осуществлению ее замыслов. Важно добиться ликвидации Комиссии двенадцати, план которой — предать мечу закона энергичных друзей народа. Нужно, чтобы вся Гора поднялась против этой недостойной комиссии, чтобы обречь ее на проклятие общества и уничтожить безвозвратно». Затем после речей Симона, Лежандра, Кутона о необходимости активизации усилий депутатов-монтаньяров выступил Робеспьер. Подчеркнув, что момент для восстания наступил, Робеспьер затем главное внимание уделил действиям Горы внутри Конвента: «Я приглашаю всех депутатов-монтаньяров объединиться и уничтожить аристократию, я утверждаю, что для них существует единственный выбор: или сопротивляться всеми силами, всем своим влиянием проискам интриганов, или уйти в отставку». «В то же время нужно, чтобы народ знал свои права, так как честные депутаты ничего не могут сделать без народа», — добавил он{183}.
Утром 27 мая Марат начал атаку против Комиссии двенадцати, его поддержали другие монтаньяры и делегаты секций. У здания Конвента собралась толпа, путь которой преградили национальные гвардейцы из «умеренных» секций Мельничного холма, Май и 1792 года, заблаговременно вызванные Комиссией. Наконец поздним вечером в зале появилась делегация 28 секций, вместе с которой прорвались многочисленные санкюлоты. Напуганные либо покинувшие зал заседаний депутаты правой стороны хранили молчание. По предложению Лежандра и Делакруа требование делегации об освобождении арестованных патриотов и о роспуске Комиссии двенадцати было декретировано.
Однако на следующий день жирондисты добились отмены декрета. «Значит, это факт! — писал 28 мая Бабеф, оценивая сложившееся положение. — Преступная, убивающая свободу, угнетательская, диктаторская партия уполномоченных суверена доказала теперь, что она сильнее. Она одержала бесспорную победу над партией, оставшейся верной защите свободы, и у народа нет другого средства спасения, кроме использования своего права на сопротивление угнетению»{184}.
Секции не прекращали нажима. 28 и 29 мая большинство из них присоединилось к петиции секции Единства, требовавшей отмены всех декретов, изданных по предложению Комиссии двенадцати, в первую очередь декрета об окончании секционных собраний в 10 часов вечера, и предания ее членов суду присяжных из департаментов, а также устроения праздника Федерации. Это были относительно скромные требования, и хотя они носили более решительный характер, чем проект петиции, принятой Генеральным советом 28 мая, все же не выходили за пределы тех планов, которые обсуждались на заседании Коммуны 28 мая. В речах Шометта и Эбера не было недостатка в резких выражениях, но выводы были весьма умеренными. В проекте петиции в Конвент, предложенном Шометтом, говорилось лишь о расследовании деятельности Комиссии двенадцати представителями департаментов. И даже разгневанный Эбер ограничился тем, что потребовал составления отчета о событиях, происшедших после учреждения Комиссии двенадцати, и посылки делегатов в департаменты для ознакомления с этим отчетом, а также призывал всех «добрых граждан» быть начеку и явиться в секции, чтобы изгнать оттуда «всех аристократов»{185}.
Но в тот же день (28 мая) секция Сите объявила свои заседания непрерывными и решила созвать представителей других секций для «обсуждения мер, необходимых для торжества патриотизма, свободы и равенства»{186}. Вечером 29 мая комиссары секций начали собираться в помещении Епископства. Днем делегаты секций Арси и Рынков уже потребовали от Конвента осуждения вместе с членами Комиссии двенадцати всех ее сторонников. Некоторые секции по примеру Сите провозгласили свои заседания непрерывными, в других началось обезоружение «подозрительных». Борьба против жирондистов стала принимать характер восстания.
Движение против Комиссии двенадцати не только сорвало жирондистские планы государственного переворота, но и привело непосредственно к восстанию 31 мая, влилось в него, как вливается могучая река в море. Участие секций в движении и должно явиться исходным пунктом для определения соотношения сил в предгрозовом Париже. По этому важнейшему вопросу до сих пор нет ни единомыслия среди историков, ни достаточной ясности. «Я считаю, — писал на заре систематического изучения парижских секций Ф. Брэш, — что следует написать целостную историю внутренней политической эволюции различных секций Парижа после революции (10 августа 1792 г. — А. Г.) вплоть до 31 мая и что она должна служить началом исследования об этом движении»{187}. В 1921 г. советский историк Я. М. Захер подчеркивал необходимость составления политической карты Парижа 31 мая, аналогичной тем, которые были составлены для восстания 10 августа 1792 г. Саньяком и Брэшем{188}.