Падение жирондистов
Шрифт:
«Нельзя спасти республику, — писал Бриссо, — не приняв решительных мер, чтобы вырвать представителей нации из-под ига деспотизма… партии анархистов» и «дезорганизаторов». Конвент «может установить порядок, только декретировав репрессивные меры против анархии и добившись их осуществления». Бриссо призывал закрыть Якобинский клуб и опечатать его бумаги, распустить Парижскую коммуну, покарать активистов антижирондистского движения, вожаков парижских секций, навести порядок в самом Конвенте, заставив замолчать трибуны, а заодно и всякую оппозицию{177}. Боевой настрой санкюлотского авангарда в середине мая подсказывал лидерам жирондистов, что медлить нельзя; победа «умеренных» в ряде секций, их решительные призывы, а также призывы жирондистских департаментов — разгромить «анархистов» вселяли соратникам Бриссо надежду.
На бурном заседании 18 мая
23 мая ей было поручено расследовать «заговор», о котором донесла секция Братства, а вслед за ней другие «умеренные» секции. Накануне в мэрии администраторы полиции обсуждали с представителями секций возможности выявления и арестов «подозрительных». Но самыми «подозрительными» для многих участников заседания были жирондисты, поэтому во время обсуждения раздавались призывы расправиться с ними.
Комиссия двенадцати, состоявшая исключительно из жирондистов, рьяно взялась за дело. Она просмотрела протоколы Коммуны и ряда секций, к ней начали поступать новые доносы. 24 мая по распоряжению Комиссии были арестованы Эбер и Варле. Эберу инкриминировали выпуск 239-го номера его газеты «Пер Дюшен», призывавший санкюлотов к решительным действиям; Варле поплатился за свою интенсивную устную агитацию. Вслед за ними подверглись аресту еще несколько членов Коммуны и председатель секции Сите Добсан, который отказался представить Комиссии протоколы заседаний секции.
Создание и деятельность Комиссии двенадцати накалили обстановку в Париже до крайности. В сводке полицейских донесений от 19–20 мая читаем: «Предложение Гюаде вызвало негодование и немало содействовало увеличению недовольства… Следует опасаться, как бы скрытый огонь не привел к взрыву». Следующая сводка: «Брожение против членов Конвента, единомышленников Барбару, возрастает с каждым днем». Сводка от 24 мая: «Брожение становится всеобщим и достигает предела». Сводка от 25–26 мая: «Момент взрыва недалек»{179}.
19 мая делегация Клуба кордельеров и Общества революционных республиканок огласила в Якобинском клубе проект петиции в Конвент с требованием обвинительного декрета против жирондистских вождей. Проект петиции зачитал будущий член (созданного 12 днями позже) Центрального революционного комитета Луа. Очевидно, этот марселец был и его составителем. По мысли авторов, делегацию в Конвент должна была сопровождать «значительная масса народа». Председательствующий Бантаболь с одобрением высказался о тексте петиции, но не дал ей никакого хода. То же повторилось в Генеральном совете Коммуны, куда на следующий день явилась та же делегация. 22 мая в Кордельерском клубе обсуждались планы выступления против жирондистов, но и здесь они были отклонены после речи Лежандра. Варле решил обратиться к секциям{180}. Однако, по-видимому, большинство секционных активистов считали, что поднять восстание можно только при поддержке Якобинского клуба{181}. Итак, дело было за якобинскими лидерами. Робеспьер 24-го нарушил свое молчание, но не для того, чтобы сказать «последнее слово». Наступило 26 мая.
Утром 16 секций вслед за Коммуной выступили в Конвенте в защиту Эбера, Варле и других активистов, арестованных Комиссией двенадцати. Многочисленная делегация предместья Монмартра заявила Конвенту, что не будет подчиняться Комиссии двенадцати и требует ее роспуска. Это требование поддержали некоторые монтаньяры. А по улицам с барабаном двигалась толпа женщин во главе с Полиной Леон (руководитель Общества революционных республиканок) и призывала народ поспешить к Аббатству — месту заключения Эбера и Варле{182}. Вечером того же дня, выступая в Якобинском клубе, Марат выдвинул тактический лозунг — добиться на следующем заседании Конвента роспуска Комиссии двенадцати. «Заниматься разоблачением клики государственных людей — это значит терять время, — сказал он. — Но важно раскрыть ее преступный заговор… Важно объединиться завтра, чтобы воспрепятствовать осуществлению ее замыслов. Важно добиться ликвидации Комиссии двенадцати, план которой — предать мечу закона энергичных друзей народа. Нужно, чтобы вся Гора поднялась против этой недостойной комиссии, чтобы обречь ее на проклятие общества
Утром 27 мая Марат начал атаку против Комиссии двенадцати, его поддержали другие монтаньяры и делегаты секций. У здания Конвента собралась толпа, путь которой преградили национальные гвардейцы из «умеренных» секций Мельничного холма, Май и 1792 года, заблаговременно вызванные Комиссией. Наконец поздним вечером в зале появилась делегация 28 секций, вместе с которой прорвались многочисленные санкюлоты. Напуганные либо покинувшие зал заседаний депутаты правой стороны хранили молчание. По предложению Лежандра и Делакруа требование делегации об освобождении арестованных патриотов и о роспуске Комиссии двенадцати было декретировано.
Однако на следующий день жирондисты добились отмены декрета. «Значит, это факт! — писал 28 мая Бабеф, оценивая сложившееся положение. — Преступная, убивающая свободу, угнетательская, диктаторская партия уполномоченных суверена доказала теперь, что она сильнее. Она одержала бесспорную победу над партией, оставшейся верной защите свободы, и у народа нет другого средства спасения, кроме использования своего права на сопротивление угнетению»{184}.
Секции не прекращали нажима. 28 и 29 мая большинство из них присоединилось к петиции секции Единства, требовавшей отмены всех декретов, изданных по предложению Комиссии двенадцати, в первую очередь декрета об окончании секционных собраний в 10 часов вечера, и предания ее членов суду присяжных из департаментов, а также устроения праздника Федерации. Это были относительно скромные требования, и хотя они носили более решительный характер, чем проект петиции, принятой Генеральным советом 28 мая, все же не выходили за пределы тех планов, которые обсуждались на заседании Коммуны 28 мая. В речах Шометта и Эбера не было недостатка в резких выражениях, но выводы были весьма умеренными. В проекте петиции в Конвент, предложенном Шометтом, говорилось лишь о расследовании деятельности Комиссии двенадцати представителями департаментов. И даже разгневанный Эбер ограничился тем, что потребовал составления отчета о событиях, происшедших после учреждения Комиссии двенадцати, и посылки делегатов в департаменты для ознакомления с этим отчетом, а также призывал всех «добрых граждан» быть начеку и явиться в секции, чтобы изгнать оттуда «всех аристократов»{185}.
Но в тот же день (28 мая) секция Сите объявила свои заседания непрерывными и решила созвать представителей других секций для «обсуждения мер, необходимых для торжества патриотизма, свободы и равенства»{186}. Вечером 29 мая комиссары секций начали собираться в помещении Епископства. Днем делегаты секций Арси и Рынков уже потребовали от Конвента осуждения вместе с членами Комиссии двенадцати всех ее сторонников. Некоторые секции по примеру Сите провозгласили свои заседания непрерывными, в других началось обезоружение «подозрительных». Борьба против жирондистов стала принимать характер восстания.
Движение против Комиссии двенадцати не только сорвало жирондистские планы государственного переворота, но и привело непосредственно к восстанию 31 мая, влилось в него, как вливается могучая река в море. Участие секций в движении и должно явиться исходным пунктом для определения соотношения сил в предгрозовом Париже. По этому важнейшему вопросу до сих пор нет ни единомыслия среди историков, ни достаточной ясности. «Я считаю, — писал на заре систематического изучения парижских секций Ф. Брэш, — что следует написать целостную историю внутренней политической эволюции различных секций Парижа после революции (10 августа 1792 г. — А. Г.) вплоть до 31 мая и что она должна служить началом исследования об этом движении»{187}. В 1921 г. советский историк Я. М. Захер подчеркивал необходимость составления политической карты Парижа 31 мая, аналогичной тем, которые были составлены для восстания 10 августа 1792 г. Саньяком и Брэшем{188}.