Падение жирондистов
Шрифт:
Призывая к вмешательству государства в торговлю жизненно необходимыми товарами, Робеспьер, как и другие монтаньяры, не поддержал, однако, выдвинутого народными низами требования их таксации. В целом позицию Горы{125} характеризуют в тот момент слова будущего теоретика самых радикальных мер якобинской диктатуры Сен-Жюста: «Мне не нравятся насильственные законы о торговле. Требуют закона о продуктах питания. Положительный закон относительно этого никогда не будет разумным»{126}. Иначе говоря, разумно лишь поддерживать саморегулирование спроса-предложения, нормальный ход купли-продажи. Вожди якобинцев тем не менее уже в 1792 г. признавали возможность «негативного закона». Они считали, что нельзя допустить укрытия запасов
В своем программном заявлении по продовольственному вопросу Робеспьер говорил, что стремится защищать интересы не только неимущих, но и собственников, т. е. торговцев. Между тем максимум нарушал нормальные условия коммерции, наносил материальный ущерб торговой буржуазии и другим собственническим слоям. Для жирондистов, представителей крупной буржуазии он был неприемлем. Но и среди сторонников якобинцев было немало торговцев. По данным о провинциальных народных обществах, в них насчитывалось около 25 % мелких торговцев, вместе с выходцами из купечества{128}.
Не следует также забывать, что революция совершалась под лозунгом свободы от государственной регламентации, от многочисленных ограничений, которые налагала на экономическую деятельность феодальная администрация. Экономические взгляды якобинцев, как и других деятелей революции, сформировались под влиянием антифеодальных идей свободы торговли и предпринимательства. В ходе революции, в свою очередь, обнаружилась ограниченность этих идей, они стали оправданием эгоистических устремлений различных слоев буржуазии. Но, даже втянувшись в борьбу с такими устремлениями, якобинцы сохраняли пиетет к самим идеям.
Монтаньяры, не поддержав движение за установление максимума осенью 1792 г., воспрепятствовали новым усилиям его сторонников в феврале следующего года. В Конвенте в числе первых с резкими, поразившими даже Болото нападками на авторов петиции парижских секций от 12 февраля выступил Марат. Он назвал предложения секций «верхом безумия, если… не верхом злодейства»{129}. Якобинцы осудили, а Коммуна подавила попытки самочинного установления максимума цен 25–26 февраля. В редактированном Робеспьером обращении Якобинского клуба говорилось, что нехватка продуктов питания была для их участников лишь «предлогом»{130}. Вожди якобинцев поспешили заклеймить народных агитаторов, подготовивших выступления 25–26 февраля, как «агентов контрреволюции».
ТОЛПА ТРЕБУЕТ ХЛЕБА
Весной 1793 г. положение с продовольствием в Париже, как и по всей республике, продолжало ухудшаться. Участились перебои с хлебом. В начале апреля подорожало мясо. В середине месяца хлеб стал совсем исчезать, и у булочных выстраивались длинные очереди. Коммуна специальными воззваниями пыталась рассеять беспокойство народа, но безуспешно.
Ораторы в бывшем Пале-Руаяль (ставшем с начала революции местом сходок) призывали окружить Конвент и «с оружием в руках заставить его издать декреты, которых давно требуют секции: о запрещении обращения звонкой монеты и введении таксы на хлеб и продукты питания». Двумя неделями позже агенты полиции доносили о разговорах в очередях за хлебом: «Нужно отправиться в мэрию и Конвент, которые виновны в этой нехватке»{131}.
Возбуждение росло, — в секциях начинался новый подъем движения за введение максимума цен на продукты питания. Оно таило в себе мощную взрывную силу, и власти Парижского департамента поспешили возглавить его{132}. 18 апреля после собрания представителей
Первоначальным ядром движения за установление максимума цен был предпролетариат — работники мануфактур и ремесленных мастерских, деревенская беднота. Не случайно в документах осени 1792 г. — весны 1793 г., в выступлениях политических деятелей вопросы о максимуме, о свободе торговли или ее ограничении связываются с проблемой соотношения цен на хлеб, другие предметы первой необходимости и поденного заработка. Борьба за хлеб для пролетаризованных низов была борьбой за реальную заработную плату.
Однако столь же несомненно, что в движении за установление максимума чем дальше, тем больше участвовали мелкие предприниматели, ремесленники, ведущие собственное дело, — все те, кто по терминологии эпохи не принадлежал к «богачам» и «жадным фермерам», т. е. «санкюлотерия». О широком характере движения в самом Париже говорит уже тот факт, что требование о введении максимума на зерно еще в феврале поддержали 30 из 48 парижских секций. Рост дороговизны шел параллельно инфляции и падению курса ассигнатов, их эмиссия не прекращалась: до октября 1792 г. было выпущено ассигнатов на сумму, превышающую 2 млрд ливров; 17 октября последовал декрет о выпуске 400 млн, затем еще 600 млн. В результате инфляции и дороговизны в лагере сторонников таксации оказывались все новые и новые социальные слои. Именно потому, что требование максимума стало весной 1793 г., по выражению Люлье, «всеобщей волей бедного класса», монтаньяры изменили свое отношение к нему. Вместе с максимумом они поддержали другие социально-экономические требования масс. Декретами от 4 и 11 апреля было запрещено обращение звонкой монеты, обесценивавшее, по убеждению народа, ассигнаты.
Тогда же монтаньяры показали, наконец, что «понимают важность аграрного вопроса»{135}. Нельзя сказать, что до этого они выступали против крестьянских требований, но они не противодействовали тем актам Конвента, которые ущемляли крестьянские интересы. Теперь, и в Конвенте и в печати, монтаньяры поддержали ряд требований крестьянства. Очень показательно, что Марат, не отличавшийся, подобно большинству его единомышленников, особым интересом к аграрным проблемам, в течение 20 дней — с 20 апреля по 11 мая — трижды писал на эту тему в своей газете. Кроме того, он публиковал письма читателей о необходимости наделения землей неимущих, о настоятельности распродажи земель эмигрантов, а также раздела общинных земель.
Своего рода теоретическим обобщением всех злободневных проблем стали дискуссии о новой конституции — главный пункт повестки заседаний Конвента в апреле — мае 1793 г. Конституция была призвана ответить на вопрос о целях, а следовательно, и путях революции. Решения его с надеждой ждали миллионы французов, и поэтому монтаньяры вступили в неравный бой с жирондистами без видимых шансов на успех{136}. Их противники представили проект конституции, который означал фиксацию уже достигнутого революцией, что полностью отвечало интересам крупной буржуазии — «богачей» (как отметил Робеспьер, а до него агитаторы секций и народных обществ){137}, и торопились поскорее претворить его в жизнь.