Падение

Текст взят из издания

Фридрих Дюрренматт. Избранное: В 2 т. Т. 2

Фита. Киев. ???? г.

ISBN 5-7101-0070-6

После холодного шведского стола с фаршированными яйцами, ветчиной, тостами, икрой, водкой и шампанским, которыми Политический Секретариат старательно закусил в банкетном зале перед совещанием, N первым появился в зале заседаний. Со времени своего избрания в Политический Секретариат он чувствовал себя надежно только в этом помещении. Хотя и был он всего лишь министром связи (а почтовые марки, выпущенные к началу конференции по защите мира, насколько это было ему известно по слухам, исходившим из окружения D, а еще точнее от E, понравились A), но все его предшественники, несмотря на незначительное, подчиненное положение этого ведомства в государстве, бесследно исчезли. Хотя шеф тайной полиции C любезен с ним, глупо справляться у него о пропавших. Перед входом в банкетный зал, а затем — в зал заседаний N тщательно обыскали, в первый раз спортивного вида подполковник, который всегда этим занимался, во второй — светловолосый полковник, которого N никогда раньше не видел. Обычно перед входом в зал заседаний его обыскивал лысый полковник, а сейчас он, видимо, был в отпуске или переведен на другую работу, или уволен, или расстрелян. N положил папку на стол и занял свое место. Рядом с ним сел L. Зал заседаний был длинный и узкий, немного шире, чем стол. Стены зала были до половины обшиты деревом, а вторая половина стен и потолок — побелены. Места располагались согласно иерархии государственной системы. A сидел во главе. Над ним на белой половине стены висело партийное знамя. Противоположный конец стола пустовал, там находилось единственное в комнате окно. Оно было высоким, сверху закругленным, разделенным на пять стекол и без занавесок. B, D, F, H, K, M

сидели (относительно A) с правой стороны стола, а напротив сидели C, E, G, I, L, N. За N с краю расположился еще молодежный вождь P, а рядом с M — министр атомной промышленности O, однако P и O не имели права голоса. L был самым старшим в Секретариате и, до того как A стал главой Партии и государства, выполнял те функции, которые теперь выполняет D. До того как стать революционером, L был кузнецом. Он был высок и широкоплеч, не имел ни капельки лишнего жира. Его лицо и руки были грубыми, а все еще густые седые волосы были коротко подстрижены. Он всегда был небрит. Его темный костюм походил на праздничный наряд рабочего. Он никогда не носил галстук, а верхняя пуговица его белой рубашки всегда была застегнута. L пользовался популярностью в Партии и в народе, о его подвигах во время июньского восстания ходили легенды; но с того времени утекло столько воды, что A называл его Памятником. L считался справедливым, был героем, и поэтому его не могли с шумом убрать, его просто отодвигали все ниже и ниже по иерархической лестнице. L постоянно боялся, что его в чем-то обвинят. Он знал, что когда-нибудь окончательно падет. Как и оба маршала H и K, он часто бывал пьян, даже на заседаниях Секретариата он не появлялся больше трезвым. Вот и сейчас от него пахло водкой и шампанским, но его хриплый голос был спокоен, а его водянистые, налитые кровью глаза смотрели насмешливо. «Товарищ, — сказал он, обращаясь к N, — с нами покончено! O не пришел». N ничего не ответил. Он даже не вздрогнул. Он изображал из себя равнодушного. Может быть арест O — просто слухи, а может, L ошибался, а если не ошибался, то, возможно, положение N не так безнадежно, как положение L, который отвечал за транспорт. Если в тяжелой промышленности, в сельском хозяйстве, в традиционной или в атомной энергетике что-то не ладилось (а где-то всегда что-то не ладилось), как правило, в этом можно было обвинить министра транспорта. Аварии, задержки, перебои. Большие расстояния, неповоротливый контроль.

Вошли партийный секретарь D и министр сельского хозяйства I. Партийный секретарь был жирным, видным и умным. Он носил костюм военного покроя, подражая A либо из подхалимажа, как думали некоторые, либо в насмешку, как думали все остальные, I был рыжеволосым и щуплым. После прихода A к власти он стал генеральным прокурором. Во время первой большой чистки он приговорил к смертной казни многих старых революционеров, но допустил при этом ошибку. По желанию A он требовал смертного приговора для его зятя, а когда A неожиданно передумал, зятя уже расстреляли. Этот ляпсус не только стоил I должности генерального прокурора, хуже того — он стал членом Политического Секретариата, тем самым его вписали в список на расстрел. Он достиг положения, когда найти политическое основание, чтобы разделаться с ним, было проще простого. Никто не верил, что A действительно хотел спасти своего зятя. Казнь зятя ни в коем случае не была для A нежелательной (уже тогда дочь A спала с P), но теперь у A был повод разделаться с I, если у него когда-нибудь возникнет такое желание. А поскольку A еще ни разу не упустил шанса с кем-нибудь разделаться, I был обречен. Он это знал, но вел себя так, словно он об этом не догадывался, хотя получалось у него неуклюже. Даже сейчас. Но он все равно упорно старался скрыть свою неуверенность. Он рассказывал партийному секретарю о выступлении государственного балета. На каждом заседании I говорил о балете, постоянно вставляя специальные термины, особенно с тех пор как принял министерство сельского хозяйства, в котором, будучи юристом, абсолютно ничего не понимал. Пост министра сельского хозяйства был, возможно, еще более коварным и опасным, чем министра транспорта. Сельское хозяйство постоянно подводило Партию. Крестьяне были неисправимы — эгоистичны и ленивы. N тоже ненавидел крестьян как неразрешимую проблему, из-за которой проваливались все великие планы, а это было опасно для жизни министра. N прекрасно понимал все проблемы I: кому же в таком положении захотелось бы говорить о крестьянах? Только министр тяжелой промышленности F, который вырос в деревне и, как и его отец, был сельским учителем, получив поверхностное и примитивное образование на деревенских учительских курсах, который и выглядел, как крестьянин, и говорил, как крестьянин, мог рассуждать в Политическом Секретариате о крестьянах, рассказывать крестьянские анекдоты, над которыми смеялся только он сам, цитировать крестьянские поговорки, которые никто кроме него не понимал. А I, юрист с высшим образованием, которого крестьянский вопрос приводил в отчаяние, болтал, чтобы забыться, о балете и навевал своей болтовней тоску на всех, особенно на A, который называл министра сельского хозяйства Наша балерина (раньше он называл его Наш успенский юрист). Тем не менее N презирал бывшего генерального прокурора, чье веснушчатое лицо было ему противно. Из жестокого палача он слишком уж быстро превратился в дрожащего от страха подхалима. В то же время N удивляло поведение D. Несмотря на его влияние в Партии, на его партийный опыт и смекалку, Кабан, как окрестил его A, тоже боялся, что слухи о причине неявки O подтвердятся, но D держал себя в руках. Он никогда не терял своей непринужденности. Партийный секретарь и в случае опасности оставался спокойным, хотя его положение было шатким и неопределенным. Арест O (если, конечно, это не были просто слухи) мог сказаться на карьере D, потому что O в Партии подчинялся непосредственно D, кроме того, он мог повлечь за собой падение главного идеолога G, потому что O считался его протеже. Ликвидация O (если она действительно осуществилась) могла нанести вред одновременно и D, и G, что само по себе было возможно, но вместе с тем и маловероятно.

В зал заседаний вошел главный идеолог G. Он был неуклюж, носил покрытые пылью очки без оправы, его профессорская голова с гривой седых волос была склонена набок. Он был бывшим учителем провинциальной гимназии (A называл его Чайным святым). G был теоретиком Партии. Он был борцом против пьянства и аскетом, носил воротник апаш. Тощий интроверт, который и зимой ходил в сандалиях. Если партийный секретарь D был жизнелюбом, жуиром и героем-любовником, то у главного идеолога G каждый шаг был теоретически обоснован, что нередко доводило его поступки до абсурда, часто кровавого. Оба относились друг к другу враждебно. Вместо того, чтобы дополнять друг друга, они пытались друг друга уничтожить, ставили ловушки, старались свалить: партийный секретарь как специалист по технике власти противостоял главному идеологу как теоретику революции. D хотел всеми средствами утвердить власть, G — всеми средствами удержать эту власть в незапятнанном виде, как стерильный скальпель в руках чистого учения. Кабана поддерживали министр иностранных дел B, министр образования M и министр транспорта L, на стороне Чайного святого были министр сельского хозяйства I и Государственный президент K, а также министр тяжелой промышленности F, который почти не уступал D в жестокости, но из чувства зависти, которое может испытывать облаченный властью к другому властьимущему, примкнул к лагерю G, несмотря на то что бывший деревенский школьный учитель чувствовал свою незначительность по сравнению с бывшим учителем гимназии и, по всей видимости, тоже тайно его ненавидел.

Собственно говоря, G больше с D не здоровался. То, что главный идеолог поздоровался сейчас с партийным секретарем, как это испуганно отметил N, и то, что D ответил на приветствие, было плохим знаком. Скорее всего это означало, что исчезновение O не было случайным. G и D, по всей видимости, что-то знали или о чем-то догадывались и понимали, что оба они в опасности. Они оба боялись, и это означало, что O на самом деле арестован. Однако Чайный святой поздоровался сердечно, а Кабан всего лишь доброжелательно, из этого можно было сделать вывод: над главным идеологом нависла куда большая угроза, чем над партийным секретарем. N перевел дух. Падение D создало бы определенные трудности и для N. По предложению Кабана он был избран членом Секретариата, имеющим право голоса, и считался его личным ставленником. Данное мнение было очень опасным для него, и не вполне соответствовало действительности: во-первых, N не принадлежал

ни к одной группе, во-вторых, главный идеолог, который вступился за министра атомной промышленности O, ожидал тогда, что перед выборами партийный секретарь предложит кандидатуру молодежного вождя P. Но Кабан понимал, что лучше выбрать в Секретариат нейтрального кандидата, чем одного из своих противников, точнее одного из своих личных врагов. Кроме того, тогда же дочь A вновь разошлась с P и завела себе нового любовника — обласканного Партией писателя-романиста. D быстро отреагировал на это, его кандидат не прошел, и он предложил N. Чайный святой проиграл и также был вынужден голосовать за N. В-третьих, N был никудышным специалистом в своей области и поэтому был совершенно безвреден и для D, и для G. Для A же он был настолько незначительной фигурой, что даже ни разу не был удостоен какого-либо прозвища.

Следом за G в зал вошел министр внешней торговли E и сразу же сел на свое место, в то время как главный идеолог все еще стоял рядом с беззаботно улыбавшимся партийным секретарем, смущенно улыбаясь, протирая круглые учительские очки, слушал нудные сплетни министра сельского хозяйства о первом солисте балета. E был светским, элегантным, на нем отлично сидел английский костюм с небрежно сложенным платком в нагрудном кармане, он курил американскую сигарету. Министр внешней торговли, как и N, стал членом Политического Секретариата помимо собственной воли, борьба за власть внутри Партии автоматически выдвинула и его в ведущие эшелоны власти. Другие, более тщеславные, чем он, пали жертвами борьбы за высшие посты, а E, будучи специалистом, пережил все чистки, за это A прилепил ему прозвище Лорд Вечнозеленый. Как N, сам того не желая, был тринадцатым в иерархии власти, так и E, тоже не желая того, был пятым. Пути назад не было. Неверное поведение, неосторожное высказывание могли привести к краху, аресту, допросам, смерти, поэтому E и N были вынуждены быть вежливыми и доброжелательными со всеми, кто был могущественнее их, и с теми, кто мог стать таким же могущественным, как и они. Они были достаточно умны, чтобы в случае необходимости покоряться, а также использовать человеческие слабости других. Они были вынуждены совершать недостойные и нелепые поступки.

Совершенно естественно: тринадцать членов Политического Секретариата обладали неограниченной властью. Они определяли судьбу огромной Империи, отправляли неисчислимое количество людей в ссылки, в тюрьмы и на смерть, вмешивались в жизнь миллионов, создавали, словно по мановению волшебной палочки, промышленность, переселяли семьи и народы, возводили огромные города, ставили под ружье несметные армии, решали вопросы войны и мира, но, когда их чувство самосохранения принуждало их подстерегать друг друга, их действиями руководствовали скорее взаимные симпатии и антипатии, чем политические конфликты или экономические обстоятельства. Власть и вместе с тем боязнь друг друга были настолько велики, что они не могли заниматься чистой политикой. Здравый смысл при этом отсутствовал.

Следующими вошли два маршала, министр обороны H и Государственный президент K, оба опухшие, оба бледные, оба чопорные, оба обвешаны орденами, оба старые и потеющие, оба воняющие табаком, водкой и одеколоном «Данхилл», два туго набитых жиром, мясом, мочой и страхом мешка. Они одновременно сели рядом, ни с кем не поздоровавшись. H и K постоянно появлялись вдвоем. A, намекая на любимый напиток обоих, называл их Джингисханами. Маршал K, Государственный президент и герой гражданской войны, тихо дремал; маршал H, ничего не понимающий в военном деле, который лишь благодаря своей партийно-политической дисциплинированности выбился в маршалы (причем представил своих предшественников, одного за другим, хорошо к нему относящемуся A как изменников родины), вновь вскочил, выпучив при этом глаза, и закричал: «Смерть врагам Партии!» — тем самым дал понять, что и ему было известно об аресте O. Но никто не обратил на него внимание. Все уже привыкли к тому, что его устами говорил страх. На каждой встрече Политического Секретариата ему казалось, что именно сейчас наступит его падение, он терялся в догадках, бешено нападая при этом на кого-нибудь, все равно на кого.

N неотрывно смотрел на министра обороны H, на лбу которого блестели капельки пота, и чувствовал, что и его лоб становится влажным. Он думал о бордо [1] , которое собирался подарить F, но пока не мог, потому что еще не достал его. Все началось с того, что N узнал, что партийный секретарь D любитель бордо, а N, будучи три недели назад по случаю международной встречи министров связи в Париже, организовал несколько поставок вина. Взамен N отправил парижскому коллеге местную водку. Конечно, N был не единственным, кто снабжал D бордо. Это делал даже министр иностранных дел B. А благодаря своей услужливости N также получил в подарок от B бутылку этого вина, так как N, чтобы не выглядеть расчетливым подхалимом, выдал себя тоже за любителя бордо, хотя на самом деле к вину он был равнодушен. Но когда N обнаружил, что великий национальный потребитель водки F, владыка тяжелой промышленности, которого A окрестил Чистильщиком обуви, по совету врачей (он был диабетиком) втайне потреблял лишь бордо, он долго колебался, стоит ли и F подарить бутылку, потому что тем самым он должен был признаться, что знает о болезни F. Наконец он решил, что об этом должны знать и другие члены Секретариата. Эту информацию он получил от шефа тайной полиции C, и казалось невероятным, что он не сообщил ее и другим. Исходя из этого он все же решил передать F ящик «Лафитт 45» [2] . Министр тяжелой промышленности незамедлительно ответил. О подарках Чистильщика обуви ходила дурная слава. N имел неосторожность открыть сверток за семейным столом. В нем находилась кинопленка, которую N, не имея ни малейшего понятия о ее содержании и введенный в заблуждение надписью «Сцены французской революции», по просьбе своей жены и четверых детей решил просмотреть в домашнем кинозале. Это оказался порнографический фильм. Как позднее узнал N, такие подарки по случаю получали и другие члены Политического Секретариата. При этом было известно, что сам F порнографией не интересовался. Он ее раздаривал, чтобы иметь в руках средство нажима, и делал это так, словно тот, кому он ее дарил, эту самую порнографию любит. «Ну, как вам понравилось это маленькое свинство? — обратился он на следующий день к N. — Это конечно не в моем вкусе, но я знаю, что вам такие вещи нравятся». N не осмелился противоречить. В знак благодарности он послал Чистильщику обуви ящик «Шато Папе Клемент 34». Так у ведущего трезвый образ жизни и сексуально воздержанного N накапливался порнографический материал, а он считал себя обязанным дарить бордо и дальше, хотя, его поставляли из Парижа лишь раз в полгода, бутылки же, подаренные ему B, отдавать F он не осмеливался. Хотя министр иностранных дел и министр тяжелой промышленности были врагами, расстановка сил могла измениться. Официальные враги зачастую в силу неожиданно возникших общих интересов становились лучшими друзьями. N был вынужден сделать своим доверенным лицом министра внешней торговли E. Выяснилось, что и тот одаривал бордо Кабана и Чистильщика обуви. E даже помогал N, используя свои внешнеторговые связи, правда, не всегда. N предполагал, что и остальные делали подарки D и F и получали от F компрометирующий материал.

Напротив N заняла свое место Партийная муза M. Министр образования была светловолосой и представительной. По поводу ее грудей A высказался резко на одном из заседаний Секретариата, сравнив их с высокими горами, с вершин которых партийный секретарь может сорваться вниз и разбиться насмерть. Партийная муза появилась тогда в особенно элегантной упаковке, и A своей пошлой и плоской шуткой пригрозил Кабану. Поговаривали, что D был любовником M. С тех пор M приходила на Секретариат только в скромном сером костюме. То, что она появилась сегодня в черном вечернем платье с глубоким вырезом и надела драгоценности, привело N в замешательство. Причина для этого должна была быть очень веской. Она тоже, видимо, знала об аресте O. Было только непонятно, что хотела Партийная муза сказать этим вызывающим платьем: отречься от своей связи с D, держась при этом непринужденно, или, наоборот, в отчаянном мужестве демонстративно признать его своим любовником. По виду партийного секретаря D N ничего не смог понять, ибо казалось, что D совершенно M не замечал. Он сидел на своем месте и внимательно читал какой-то документ.

Избранный M наряд стал выглядеть еще более двусмысленным, когда в помещение вошел F, Чистильщик обуви, маленький, толстый министр тяжелой промышленности. Он поспешил, нисколько не обращая внимание на остальных, к Партийной музе и воскликнул: «Черт побери, что за платье, великолепное, фантастическое, что-то непохожее на то традиционное старье, которое носят члены Партии. К черту все условности». Все уставились на F, который продолжал: «Для чего же свершили революцию, искоренили плутократов и кровопийц и перевешали помещиков и кулаков на вишнях? Чтобы ввести красоту, — заорал он, обнял и поцеловал министра образования, словно она была крестьянской потаскушкой. — Диор — рабочим!» Произнеся это он сел на свое место между D и H, причем оба отодвинулись от него и так же, как и N, подумали, что министр тяжелой промышленности своим черным юмором намекал на то, что исчезновение O — дело серьезное и не исключено, что следующим падет партийный секретарь.