Падшая женщина
Шрифт:
Гвинет вспыхнула — то ли от его грубости, то ли от стыда за собственное предательство, тут он сказать не мог.
— Он взял моего отца в компаньоны, — еще тише проговорила она.
Понятно.
— Отец сказал, ты ему очень нравишься, но мы должны прислушаться к разуму. Понимаешь?
К разуму? До сих пор за разум всегда отвечал он. Он научил ее вести разумный разговор, слушать доводы другого и приводить свои.
— Сейчас ты слуга, — пробормотала Гвинет. — А слуга жениться не может.
— Но у меня большие планы…
— Мечты, — мягко поправила она.
Дэффи отвернулся. Он вдруг увидел себя таким, каким его видят все остальные: слуга с жалованьем десять фунтов в год, которому слегка маловат парик.
За ужином миссис Эш придирчиво оглядела поникшего Дэффи. Его плечи были опущены, и он не отрывал глаз от тарелки. Вот тебе и благотворное влияние чтения, подумала она. Такой образованный, постоянно за книгами — и не может обрести утешения, которое ей дарует одна-единственная, главная Книга.
Гетта попыталась вывернуться из ее рук.
— Сиди спокойно, милая, — мягко сказала миссис Джонс.
— Но я хочу к Мэри.
Лондонская девчонка с невинным видом подняла взгляд — как будто она не перемигивалась с девочкой последние полчаса.
Миссис Эш почувствовала, как ее рот наполнился горечью. Она поковыряла вилкой соленую треску. Конечно же она нужна этой семье. У нее есть мудрость, которая приобретается только с возрастом, жизненный опыт, в конце концов, набожность. А у новой девчонки ничего этого нет, ведь так? Она посмотрела на косынку, прикрывавшую упругую молодую грудь Мэри Сондерс. Эта грудь никогда не кормила ребенка, не знала прикосновения жадного младенческого рта. Эта девушка и понятия не имеет, что такое быть нужной.
Гетта снова завертелась и сползла под стол. Через несколько секунд ее белокурая головка вынырнула на другом конце. Ухмыляясь во весь рот, девочка устроилась между Мэри и Дэффи, который даже не обратил на нее внимания. Все дети — предатели, подумала миссис Эш. Они целуют тебя в щеку, словно Иуда, а сами смотрят через плечо.
— Не шали, Гетта, — пробормотала миссис Джонс.
— Почему ты хочешь сидеть с Мэри? — без особого интереса спросил мистер Джонс, очищая картофелину.
Гетта показала свои детские зубки.
— Потому что от нее лучше пахнет.
— Гетта! — Миссис Джонс резко встала, перегнулась через стол и шлепнула дочь по руке. Та немедленно заревела в ответ.
Мэри Сондерс украдкой посмотрела на Гетту и ослепительно ей улыбнулась. Миссис Эш чувствовала ее запах прямо с того места, где сидела: испорченные фрукты, и спирт, и еще что-то невообразимо порочное.
Повысив голос, чтобы перебить всхлипывания Гетты, миссис Эш спросила:
— Что станет с глазом, насмехающимся над отцом и пренебрегающим покорностью к матери?
Лондонская девчонка дико взглянула на нее, словно кормилица внезапно сошла с ума. Явно не знакома с Писанием, отметила миссис Эш.
— Ну, Гетта? Что случится с этим глазом?
Гетта проглотила слезу и наморщила личико, пытаясь припомнить.
— Вороны?
— Его выклюют вороны дольные и сожрут птенцы орлиные! — процитировала миссис Эш и торжественно кивнула. — Притчи, глава тридцатая, стих семнадцатый.
— Скорее вороны сожрут его сами, а не отдадут птенцам орлиным, — пробубнила Мэри Сондерс с набитым ртом.
Миссис Эш бросила на нее уничтожающий взгляд.
— Так себе еда для стаи орлиных птенцов, один крошечный глазик.
Миссис Джонс тихонько хихикнула. Гетта неуверенно засмеялась. Мэри встретилась глазами с хозяйкой и улыбнулась.
Миссис Эш прекрасно поняла, что над ней потешаются. Они глумились над Священным Писанием и смеялись ей в лицо. Она отдала этой семье свои лучшие годы; они буквально выпили из нее все соки.
— Нет ли каких вестей о войне с Францией, сэр? — спросил Дэффи. Он даже не пытался скрыть, что хочет поменять тему, сделать это как-то поизящнее.
— О, ну, знаешь, как это бывает на войне, — довольно угрюмо ответил мистер Джонс. — Одну битву выигрываешь, другую проигрываешь.
Девчонка Сондерс посадила Гетту на колени, обхватила ее своими гладкими руками и зашептала что-то на ухо. Миссис Эш замерла и сжала в кулаке нож. Она представила себе, как огромный топор опускается на эти точеные плечи и обрубает руки, а из ран хлещет кровь. Словно у той девы из древней легенды.
Свечи всегда были заботой миссис Эш, но теперь обязанность зажигать их и снимать нагар легла на плечи Мэри. Ей нравилось злить противную старую праведницу, ощущать, что одержала над ней верх хотя бы в такой вот мелочи. Как говорила Куколка, заполучить врага — это не так уж плохо. Сразу чувствуешь себя в своей тарелке.
Теперь Мэри точно знала, сколько воска нужно, чтобы продлить день на один час. Свет был признаком достатка и более высокого положения. Джонсы могли не ложиться спать чуть дольше, чем их соседи по Инч-Лейн, отодвинуть ночную тьму, разрешить себе чуть более долгий день. На окраине города, в жалком грязном переулке под названием Бэк-Лейн, семьи отправлялись в постель в шесть часов вечера, без ужина — что еще им оставалось делать в темноте? Если ты не можешь позволить себе свет, пусть даже огарки или лучину, при свете которой Дэффи читал у себя в комнатушке, то ты ничем не отличаешься от животного, поняла Мэри. Когда-нибудь у нее будет дом, полный канделябров со свечами, и она будет зажигать их все сразу, даже в тех комнатах, где никого нет. Она будет ужинать в десять и пить кларет в три утра, и плевать на темноту.
Джонсы ужинали в семь в своей маленькой гостиной. К этому часу они обычно бывали страшно голодны, но гордились тем, что ужинают в «благородное» время. Суп из турнепса или яйцо-пашот на кусочке поджаренного хлеба, но никогда и то и другое вместе. После того как Эби убирала посуду, все придвигали свои стулья с твердыми спинками поближе к огню и слушали, как завывает за окнами ветер. Миссис Эш бормотала себе под нос стихи из Библии — недостаточно громко, чтобы ее можно было расслышать, но так, что это довольно сильно раздражало. Обычно в это время дня миссис Джонс принималась за штопку, и Мэри чувствовала себя обязанной ей помочь. Она никогда не видела, чтобы кто-то работал так же много, как ее хозяйка, разве что мать. Но у миссис Джонс, в отличие от Сьюзан Дигот, никогда не было этого мученического вида. Может быть, все дело в Лондоне, думала Мэри. Может, это он превращает людей в вечно недовольных и угрюмых? Если бы жизнь сложилась по-другому и Джонсы отправились в большой город, а Сондерсы остались в Монмуте, может быть, мрачные морщины теперь красовались бы на лбу у Джейн Джонс? Может, это она смогла бы выбросить на улицу свою единственную дочь?