Падшая женщина
Шрифт:
— Так, значит, твой отец держал тебя в рабстве?
Ничего не понимает, подумала Эби и зевнула.
— Была неплохая жизнь. Мало работы, много еды.
— Но он продал тебя белым?
Эби спрятала нос в подушку. Об этом она вспоминать не любила.
— Было нужно оружие, — приглушенно выговорила она.
Тишина длилась так долго, что она начала проваливаться в сон, но Мэри Сондерс заговорила снова:
— Почему у тебя на плече написано «Смит»?
— Был хозяин.
— Тот, который привез тебя в Англию?
— Нет,
— Сколько вообще у тебя было хозяев на Барбадосе? — с любопытством спросила Мэри.
— Не помню.
— Знаешь, а в Лондоне полно людей вроде тебя.
— Вроде меня? — хрипло повторила Эби и опять подняла голову.
— С черными лицами, — пояснила Мэри и хихикнула. — Я хочу сказать, с черным всем.
Это было кое-что новое. Эби кашлянула. В спящем доме это прозвучало слишком громко.
— Сколько? — прошептала она.
Одеяло чуть натянулось — Мэри Сондерс пожала плечами:
— Много.
— Но сколько? — С тех пор как доктор привез ее в Монмут, Эби видела всего троих чернокожих. Все они были лакеями у путешествующих джентльменов; ни один не жил в городе.
— Откуда я знаю? — немного высокомерно отозвалась Мэри. — Много. Может быть, по два на каждую оживленную улицу.
Эби попыталась представить, как это может выглядеть.
— Хозяева отпускают их на улицу? — спросила она спустя целую минуту.
— О, у большинства из них нет хозяев. В Лондоне полно беглых. Весь Ист-Энд кишмя кишит свободными неграми. У некоторых даже жены-англичанки.
— Но свободные женщины? Есть?
— Конечно есть. Я знала одну индианку, которую хозяин просто бросил — чтобы не платить за дорогу до Голландии. Да, и еще есть клуб, где все девушки — черные.
— Клуб? — Эби представила себе собрание почтенных торговцев на втором этаже «Кингз армз».
Мэри нетерпеливо вздохнула.
— Ну, место, где девушки танцуют. Клуб.
— Для белых?
— Да… большей частью. В общем, для того, кто заплатит, — с некоторой неловкостью добавила Мэри. — Но они не такие, как ты, эти девушки. Они получают деньги, понимаешь?
Эби прикрыла свои тяжелые веки и попыталась нарисовать себе это исключительное место. Что на них надето, на этих девушках, таких же, как она, и в то же время совершенно других? Как они танцуют? Как в Африке? Или как рабы на Барбадосе? Или выделывают всякие сложные фигуры, как англичане?
— Сколько денег? — спросила она наконец.
— О, меня можешь не спрашивать. Но самое главное, что они свободны — могут идти, куда им вздумается.
Идти, куда им вздумается, подумала Эби.
— А белые плюются?
Мэри привстала и оперлась на локоть.
— Что?
— Иногда, когда я прихожу что-то передать, люди плюются.
Мэри секунду помолчала.
— Деревенские свиньи, — с презрением бросила она. — Что еще ожидать в этой дыре. Они просто до смерти пугаются, когда тебя видят. Через год или два они к тебе привыкнут.
— Восемь, — очень тихо сказала Эби.
— Что — восемь? — Мэри подвинулась немного поближе.
— Я здесь уже восемь лет. Больше.
Снова повисла тишина. Судя по всему, Мэри Сондерс было нечего на это сказать. Она рухнула на матрас, так что затряслась вся кровать.
— Расскажи мне еще, — шепнула Эби.
— Про Лондон?
Эби кивнула, забыв, что ее не видно в темноте.
Мэри сладко зевнула.
— Хм. Что-то я не помню, чтобы там плевали при виде черных. Лондонцы приберегают свои плевки для французов. Черные живут сами по себе и никому не мешают. Кажется, они все друг друга знают, — добавила она. — Если один вдруг попадет в тюрьму, другие обязательно придут к нему и принесут еду и одеяла и всякое такое. Однажды я даже слышала, что кто-то устраивал званый вечер — это что-то вроде бала, — она еще раз зевнула, — и пускали туда только черных.
Больше Эби ни о чем спрашивать не стала. Ее голова была уже полна; казалось, мысли громыхали в ней, словно камешки в кувшине. Она лежала молча и слушала, как вдохи и выдохи Мэри становятся все длиннее и длиннее.
О, дитя мое. Разве ты не понимаешь, как это глупо?
Мэри с головой погрузилась в рутину, словно бы нырнула в глубокую воду. Она оценила сладость размеренной предсказуемой жизни — когда знаешь, что будешь делать в тот или иной час каждого дня; когда ты не только уверен в том, что тебя ждет завтрак, но и в том, что именно ты будешь есть.
Больше всего она любила время чая. Если не было заказчиц, Мэри и ее хозяйка на четверть часа откладывали работу и вдвоем пили в мастерской чай. Поначалу напиток был таким горячим, что обжигал внутренности, но в блюдечке он быстро остывал. Мэри пила его маленькими глоточками, чтобы продлить удовольствие, и чуть прикусывая зубами тонкий фарфор. Как легко хрустнет блюдце, если нажать посильнее! Иногда ее одолевали мысли вроде этой, какая-то непонятная страсть к разрушению. Однажды правда выйдет наружу, думала Мэри. Однажды, словом или жестом, она выдаст себя, свою истинную сущность или, может быть, свою бывшую сущность.
— Еще капельку, Мэри?
— Да, мадам, большое спасибо.
Как-то раз, предложив Мэри добавки, миссис Джонс вдруг заговорщически склонилась к ней, как будто хотела поделиться секретом.
— Знаешь, Мэри… — начала она и осеклась. — Я хочу сказать… мой муж, он, конечно, совершенно прав насчет идеи в общем, но…
Мэри вопросительно посмотрела на хозяйку.
— То есть, конечно, ты должна называть меня «мадам», когда мы не одни, это само собой разумеется. Но если мы вдвоем… — Она снова замялась. — Словом, это не так уж и обязательно.