Падшая женщина
Шрифт:
Эби пожала плечами.
— Неприятностей, — пробормотала она и влезла в коричневую юбку из голландского полотна, которую перешила для нее Мэри.
Мэри расхохоталась.
Эби думала об этом целых две недели, но все равно, при одной мысли, что придется обратиться к хозяйке, она чувствовала, как на лбу выступает холодный пот. Просить о чем-то означало проявить слабость. Все равно что подставить голую спину под кнут.
Миссис Джонс вышла из кладовой, на ходу вытирая руки о передник. Эби оторвалась от теста.
— Хозяйка, — тихо сказала она.
— Знаешь, Эби, эти пышки с мясом совсем зачерствели, — рассеянно отозвалась миссис Джонс. — Боюсь, нам придется их выбросить.
— Да, хозяйка. Но пожалуйста?
— Что такое, Эби?
Эби посмотрела на свои руки, погруженные в тесто. Что-то словно сжимало ей горло — так трудно ей было говорить.
— Я думаю… интересно… Я слышала… — Она замолчала. Упоминать Мэри было нельзя — это означало ябедничество самого худшего сорта. На плантации за такое можно было проснуться с перерезанным горлом. Вернее, не проснуться.
— Ну же, скажи мне, что такое? В чем дело? — слегка нетерпеливо сказала миссис Джонс. — Это насчет пышек?
Эби покачала головой.
— Некоторые говорят… — Она снова осеклась, помялась и вдруг выпалила: — Я хочу жалованье.
— О боже. — Миссис Джонс озадаченно сморгнула. Повисла долгая тишина. — Это довольно неожиданно, Эби. После всех этих лет, что ты у нас прожила… Скажи мне, ты чем-то недовольна?
Эби неловко пожала плечами.
— Чего тебе не хватает? Что бы ты желала? Может, новое платье к Пасхе? Я не знала, что тебя интересуют такие вещи.
Эби замотала головой.
— Жалованье, — упрямо повторила она, будто это было какое-то заклинание.
— Но для чего? Я имею в виду, что ты хочешь на него купить? — Не получив ответа, миссис Джонс продолжила:
— Ты же знаешь, ты так и не привыкла к нашим деньгам. Помнишь тот случай, когда тебя заставили заплатить целый шиллинг за старый кусок солонины?
Эби прикусила губу. Она так и знала. Неудачи всегда следовали за ней по пятам. Чертов сукин сын мясник. Конечно, она прекрасно его помнила. Это был ее первый год в Монмуте. Когда она спросила сдачу, он нагло заявил, что она дала ему всего три пенса.
— Я просила прощения.
— Ну конечно, и все давно прощено и забыто. — Миссис Джонс потрепала ее по припудренной мукой руке.
— Я просто хочу жалованье, — с отчаянием в голосе выговорила Эби.
— Что ж… — Лицо хозяйки неуловимо изменилось. Она словно ушла в себя. — Разумеется, я должна обсудить это с хозяином. Но боюсь, я знаю, что он мне ответит. Сейчас у нас нет ни единого лишнего пенни. У нас ведь такие огромные расходы, а ты прожила с нами достаточно долго и сама знаешь, что стоит оплачивать счета.
Эби не сводила с нее глаз. Она не желала согласно кивать.
— Но, может быть, к Рождеству, — торопливо добавила миссис Джонс. — Если наши дела будут в лучшем состоянии. Да, на Рождество — это будет лучше всего. Не то чтобы жалованье, а нечто вроде подарка, чтобы вознаградить тебя за все те годы, что ты была частью нашей семьи. — Она покивала, словно удачно разрешила трудный вопрос, и торопливо вышла.
Эби уставилась ей вслед. Восемь лет она считала миссис Джонс хорошей женщиной и доброй хозяйкой — самой доброй из всех, что у нее были. Но сегодня она заглянула ей в душу и увидела ее настоящую суть. Трусливую суть.
Она растянула тесто в руках и разорвала его, словно это была плоть.
Было первое воскресенье марта, и солнце казалось необычайно ярким и желтым, словно сердцевинка у нарцисса. После обеда у всех слуг был выходной, и Дэффи, как обычно, незаметно ускользнул из дома. Но, не пройдя и полмили по дороге в Абергавенни, он развернулся и сложил руки на груди:
— Что тебе от меня нужно, Мэри Сондерс?
— Каждый имеет право гулять там, где ему вздумается. — Она выступила из тени вишневого дерева, на котором уже раскрылись несколько бутонов.
— В следующий раз, когда захочешь пойти за кем-нибудь тайком, сними свои клацающие каблуки. Так ты и глухого кролика не выследишь.
Мэри улыбнулась — быстро и неожиданно, как всегда.
— Так вот, значит, чем ты занимаешься в свои выходные дни? Выслеживаешь кроликов?
Дэффи покачал головой.
— Тогда что ты тут делаешь?
Он пожал плечами:
— Хожу. Смотрю. Пытаюсь насладиться тишиной, — саркастически добавил он.
— На что здесь смотреть?
— Много на что.
Они пошли вверх по холму. От ходьбы Дэффи слегка разогрелся и разрумянился; Мэри же дышала тяжело, как больная собака. Ее дурацкие фижмы раскачивались из стороны в сторону, щеки были пунцовыми. Он слегка сбавил шаг. Надо отдать девчонке должное, она не собиралась сдаваться. Они миновали стадо пасущихся ягнят, худых после зимы. Дэффи заметил клочки белой шерсти на кустах терновника. Здесь он на минуту остановился — полюбоваться зайцем, несущимся через поле, и дать Мэри перевести дух.
Почти нехоженая тропинка была усеяна засохшими коровьими лепешками. Они напоминали темные тучки на зеленом травяном небе, в некоторых застыли крохотные лужицы, оставшиеся после недавнего дождя. Дальше тропинка становилась довольно каменистой. Через несколько секунд Дэффи вдруг услышал шорох гравия и обернулся. Мэри Сондерс стояла на одном колене, и на ее юбке красовалось грязное пятно с прорехой посередине. И даже не вскрикнула, подумал он и невольно рассмеялся.
— Чума на твою голову, — огрызнулась она.
— Это всего-навсего маленькая дырка.
— Это всего-навсего мое лучшее синее платье.
— Зачем же ты полезла за мной в своем лучшем синем платье? — Он подал ей руку, чтобы помочь встать, и еще раз, когда нужно было перебраться через кучу камней. — Это Кимин, — пояснил Дэффи.
— Я еще никогда не взбиралась на гору, — задыхаясь, сообщила Мэри.
Он снова расхохотался. Он даже не помнил, когда смеялся так последний раз.
— Это не гора! Эх ты, девчонка. Кимин не более чем холм, да и то низкий. А вот там… — он махнул рукой в сторону Монмута, который казался совсем крошечным, — вот там — гора.