Падшие в небеса.1937
Шрифт:
Павла потянули за рукав. Это Оболенский. Старик показывал на свободную «шконку»:
– Давайте присядем. Надо переговорить! – прошептал он Павлу в ухо.
Но Павел не отреагировал. Было плохо слышно. Этот треск, доносившийся с улицы, глушил негромкие слова Петра Ивановича. Оболенский вновь потянул Клюфта за рукав. Они сели на нары возле маленького оконца. Петр Иванович прижался к Павлу, как отец к сыну, и громко сказал на ухо:
– Что-то тут не то! Нас даже не посчитали, и проверки не было! Да и на руке вон какую-то полоску вторую нарисовали! Что-то тут не то! Не нравится мне это!
Павел покосился на еще мокрую известку на одежде.
– Что делать-то будем? А, Паша? – спросил Оболенский и испуганно посмотрел на Клюфта.
Павел понял, что старик растерян. И хотя в помещении практически не было света, он заметил полупустые и испуганные глаза Петра Ивановича.
– А что вы предлагаете делать? А? – спросил Павел.
Оболенский покосился сначала на свою одежду, затем осмотрелся вокруг и пожал плечами. Он ничего не ответил. Да и что он мог ответить? Клюфт наклонился к нему поближе и ласково, пытаясь подбодрить, прошептал на ухо:
– Ничего! Прорвемся! Вы к побегу готовы? А? Побежите со мной?
Оболенский радостно закивал головой и замычал, словно немой. Треск, раздававшийся с улицы, мешал говорить, и, возможно, Петр Иванович решил общаться жестами.
– Ну, тогда готовиться надо! Готовиться!
– А как мы побежим? – Оболенский это прошептал в ухо Павлу тихо.
Совсем тихо. Он явно боялся. Но Павел расслышал слова. Расслышал и грустно улыбнулся:
– Прорвемся! Надо только найти Фельдмана! Он знает способ! Я уверен! Он мне намекал! Он что-то придумал! Надо это использовать!
Оболенский дернулся. Он вновь испуганно закивал головой. Махнул рукой и заорал Павлу в ухо:
– Не надо с ним связываться!!! Он плохой человек! Я знаю! Он плохой! Я чую, это провокация! Он ничего хорошего придумать не может! Он плохой! Его надо опасаться и держаться от него подальше! Подальше, Паша! Не связывайся с ним!
Павел недоверчиво посмотрел на старика и недовольно спросил:
– Вы, все загадками говорите! А мне это не нравится, плохой человек, так скажите, почему? А то одни намеки! Это не дело! Так можно хоть про кого в этом бараке сказать!
Оболенский покачал головой и, тяжело вздохнув, вернее, набрав воздуха в легкие, схватил Павла за голову, прижался к его уху губами, яростно зашептал:
– Я вам говорю дело! Я его знаю с двадцатого года по Томску! Мне пришлось там с ним столкнуться! Понимаете! В двадцатом он был начальником томского чека! Он лично офицеров расстреливал без суда и следствия! Лично! Он меня допрашивал лично! Он палач, Паша! Он такой же, как они! Он убийца! У него руки по локоть в крови! Понимаешь! Я его узнал, но не сразу! Но сейчас уверен, это он! Он палач! Он был начальником чека! Я попал к нему по подозрению! Вместе со мной еще несколько офицеров! Пять человек! Со мной в камере сидели! Так их всех расстреляли! Всех, Паша! Он лично и расстрелял! Этот Фельдман – сволочь! Я его как узнал, так хотел ему глотку перегрызть! Паша, не надо с ним связываться!
Павел покосился на старика. Тот кивал головой и умолял своим взглядом согласиться. Но Клюфт недоверчиво спросил:
– Если все, как вы говорите, правда, так почему вы живы? А? Почему вас отпустили?
– Потому что у них не было доказательств, что я служил у Колчака! Но они хотели расстрелять и меня, позже. Но потом, потом Фельдман исчез! И чудо, нас выпустили! Всех, кто был в камере! Потом говорили, Фельдмана в Москву перевели! В Москву!
Треск, звучавший на улице, прекратился. Стало непривычно тихо. Было слышно, как посредине барака в печках потрескивают дрова. Павел задержал дыхание. Он тревожно посмотрел на меленькое зарешеченное оконце. Но ничего не увидел. Да и что можно было увидеть сквозь грязное и замерзшее стекло? Но вдруг… мелькнул свет! Там, за оконцем, больше напоминавшим дырку в стене, с толстыми, покрытыми ржавчиной железными прутьями, кромешную темноту ночи разрывал белый луч прожектора с вышки! Он светился, словно хвост кометы в безжизненном, черном, космическом небе.
Павел почувствовал руку на плече. Клюфт вздрогнул. Этот человек появился из темноты неожиданно. Было страшно. Опять внезапное, какое-то мистическое движение из ниоткуда. Фельдман присел рядом с Клюфтом и зло улыбнулся. Его оскал больше напоминал ухмылку палача на эшафоте перед казнью. Стало совсем страшно.
– Ну что, старик Оболенский уже успел рассказать вам обо мне?
Павел опустил глаза в грязный земляной пол. Он хотел что-то сказать в ответ, но не нашел слов.
– Вижу. Вижу, успел. Ну, так лучше. Только вот в следующий раз, вы спросите у него самого, а скольких красноармейцев он сам расстрелял? А? Десять, двадцать? Спросите, спросите! И увидите, он вам ничего не ответит. Не сможет. Потому как у него на руках точно такая же кровь как у меня. Ну, да ладно. Ладно, не об этом. Сейчас не время. О другом надо думать. Нам надо обсудить, что делать дальше.
Оболенский вскочил с нар и отошел в сторону. Он сел на соседние нары и отвернувшись, нахохлился, словно старый петух на жердочке. Фельдман похлопал Павла по плечу и тихо прошептал:
– Вы, Павел, правильно все сделали. Правильно. Но сейчас, сейчас самая опасная часть нашего замысла начинается. Самая опасная. Слышали, там, на улице, трактор работал? А? Трещал так громко?
Павел, молча, кивнул в ответ, не поднимая глаз на Бориса Николаевича. Фельдман тяжело вздохнул и продолжил:
– У этого трактора неспроста глушителя нет! Его специально, как я подозреваю, открутили, глушитель-то!
– Зачем? – выдавил из себя Павел.
– Зачем?! А затем, чтобы выстрелов не было слышно! Понимаешь, Паша! Выстрелов! Вот и работает трактор без глушителя. Ничего не слышно. Поработал, а кто-то в это время пострелял!
– Это зачем? Стрелять-то… зачем? – прошептал, ничего не понимая, Клюфт.
– Хм, зачем стрелять… говоришь,… а затем, что врагов народа надо уничтожать. Вот и все. Я так подозреваю, вернее, теперь уж точно знаю – это исполнительная зона. Лагерь этот исполнительный. Вот что это значит! И наверняка там, где работал этот трактор, барак расстрельный стоит! Или карьер, какой неподалеку! Там и кончают таких, как я и ты. Доходяг. Вот что, Паша! И нам, как говорится, этот барак или карьер и нуж…
Но Фельдман не договорил. С верхних нар свесилась голова человека. Это был один из местных зэков. Он в полумраке осмотрел сначала Фельдмана, затем Павла. Человек громко сопел и что-то бормотал себе под нос. Потом более членораздельно произнес:
– Верно, трактор! Черт бы его побрал! Трактор! Как я сам не догадался! Увели час назад! Двадцать человек увели час назад! И не приведут! А? Как я сразу не догадался?!
Фельдман зло стукнул по нарам кулаком:
– Вы кто такой?
Голова исчезла, но потом вновь показалась. Лица этого человека впотьмах нельзя было рассмотреть. Павлу показалось, что это пожилой человек. Причем не просто пожилой, а уже старик.