Падшие в небеса.1937
Шрифт:
– Это Гришка Полуянкин, мой сосед, земляк мой, он, это, хворал, вот и умер…
«Чудовище» медленно подошло к этому трясущемуся от страха, как осиновый лист, человеку и, ткнув парня в грудь своим обледенелым посохом, завыло:
– Полуянкин, говоришь, земляк… хм, ты и потащишь жмура…
Парень вздрогнул и затрясся от рыданий. Он склонил голову и запищал. Гигант в полушубке постучал его по плечу своей палкой и пробасил:
– Как фамилия?!
– Арсенкин Сергей Викторович… четырнадцатого года рождения… пятьдесят восьмая дробь шесть. Дробь десять, дробь двенадцать. Десять лет омским
Гигант в полушубке брезгливо отдал посох своему помощнику и, открыв папку, стал рыться в бумагах. Он что-то вычитывал на листе, водя по нему жирным пальцем. Наконец, наткнувшись на нужную надпись, довольно воскликнул:
– О-о-о!!! Так ты есть в списках?! Вообще замечательно! Да, дохлый ты конечно! Чуть живее, как говорится, своего земляка! Ха! Ха! Что ты так вот скрючился? – издеваясь, надул губы энкавэдэшный «Дед Мороз».
– Туберкулез у меня… – плакал парень.
– А-а-а! Ну конечно! Тогда понятно, что ты в списках! Так, этого вон в сторону! Пусть тащит своего соседа! – махнул на парня гигант в полушубке. – Так, слушай список! Все, чья фамилия будет названа, шаг вперед из строя! Отзываться четко и ясно! Пошли далее! Баранов! Верзаков, Дубилин!..
Фамилии звучали как приговор. Люди вздрагивали от звуков. Каждый из зэков с ужасом ждал следующего окрика этого «чудовища» в белом полушубке. Кто-то из арестантов, зажмурив глаза, что-то шептал себе под нос. У Павла тоже колотилось сердце!
«Сколько выкрикнет? А? Нас тут человек двести!» – крутились мысли.
– Игнатьев!.. Клифт!.. Оболенский!.. – рявкнуло «чудовище».
Павел дернулся, но остался стоять на месте. Его лицо горело. Он, опустив голову, даже боялся посмотреть на человека в полушубке. Сердце билось, как у загнанного волка. Но все, же Павел сумел найти силы и лишь на секунду глянуть на центр прохода. Оболенский… старик… не вышел. Нет, старик не вышел!
«Чудовище», чуть-чуть охрипнув, закончило читать список:
– Фельдман… Ягудин!
В бараке повисла зловещая тишина на несколько секунд. Такое впечатление, что тут, в этом мерзком и вонючем помещении, вообще никого нет. Ни вздоха! Зэки боялись дышать!
Первым зашевелилось «чудовище» в полушубке. Энкавэдэшник, зло, покосившись на вышедших из строя, грубо заорал:
– Не понял! Я прокричал пятнадцать фамилий! Почему вышло двенадцать?!
Тишина. В ответ вновь лишь тишина. Тягостное молчание.
– Я, мать вашу, повторяю: я выкрикнул пятнадцать фамилий! Почему вышло двенадцать?!
Строй молчит. Он, как монолит, замер и ждет, ждет… Секунды как целая жизнь! Секунды как бесконечность!
– Ладно, пойдем другим путем! Будем выяснять. Кто плохо слышит?! Итак, каждый из вызванных, назвал фамилию! – «чудовище» махнуло тем обреченным, вышедшим из строя.
Они даже не смотрели на страшного человека. На этого мерзавца в белом полушубке. Да и что на него смотреть?! Какой смысл? Какая разница, как выглядит морда твоего палача? Как все банально! Какая разница, кто выкрикнет твою фамилию? Даже если бы на месте этого злодея-громилы, стояла бы стройная красавица, зэкам было бы все равно!
– Баранов… Верзаков… Дубилин… Игнатьев… Ягудин… – вяло пронеслось в ответ энкавэдэшнику в промерзшем бараке.
А «чудовище» все водило толстым
– Так, троих, начнем заново… Клифт? Мать вашу, заключенный Клифт! – проревел великан.
Опять тишина. Зэки косятся друг на друга. Павел, опустив голову, тоже ждет! Нет! Такого он еще никогда не чувствовал! Такого страха в его жизни еще никогда не было! Нет! Это не просто страх! Это ужас, панический ужас! Павел почувствовал, как вспотели его ладони, как горят его щеки, как дрожат его ноги, как вырывается из груди сердце! В глазах потемнело! Ужас, нет…
«Может, сделать шаг, один лишь шаг и все, легче, там будет легче… Да черт с ней, жизнью, шаг, а может, меня и не расстреляют? Да зачем им меня расстреливать? Может, они меня поведут куда-нибудь в другое место? Может, поведут в другое помещение? Почему я верю этому человеку… почему? Я хочу жить? Нет, сделать шаг! Один шаг – и легче…» – мысли разрывают виски. Давит, давит этот непомерный груз.
Нет. Клюфт сжал кулаки. Еще мгновение…
– Клифт… мать твою! Сука! – заорал громила.
В это момент слабое движение и «чудовище» ласково говорит помощникам:
– Посмотрите там, на нарах, сдох, наверное.
Солдаты по команде кинулись шарить на нарах. Громила опять грубо рявкнул:
– Оболенский!.. Оболенский!.. Оболенский!..
В ответ вновь тишина. Старик не вышел. Он молодец! Он тоже умеет держать паузу! Он закаленный человек! Павел радостно сглотнул слюну и покосился на середину барака. На этого страшного человека-монстра.
– Там, там есть трое! Товарищ майор, там трое жмуров! – раздался голос из глубины барака.
– А-ну, тащи их на середину! Опознавать будем! – гаркнул громила.
Павел насторожился. «Что это? Трое мертвых? Трое мертвых, как страшно и странно! Как будто сейчас смотришь на то, что происходит после твоей смерти. Эти люди… они-то думают, что я умер! Я, Павел Клюфт – умер!»
Солдаты выволокли в проход тела трех людей. Тех несчастных зэков, не подавших голос. Мертвые и скрюченные, они лежали, словно ветошь, словно ненужный хлам, чернели на грязном земляном полу. Эти мертвецы… кто они…
Павел попытался рассмотреть их лица. Один показался ему знакомым… один из них был Абрикосов, тот тщедушный на вид старикашка! Это был определенно он! Он, мертвый, лежал со страшной улыбкой на устах! Нет, это и был оскал смерти! Желтые, гнилые зубы страшно торчали из косой щели рта, открытые глаза блестели, словно черные бусинки. Видно, в последнее мгновение этот человек хохотал, он смеялся над оставшимися в живых?!
Павел зажмурился, не выдержал и отвел взгляд.
– Так, кто знает этих?! Кто может назвать их по фамилиям?! – угрожающе прохрипел «монстр в белом полушубке».
– Я, гражданин начальник, я могу, я их знаю, – тихо, но уверенно раздался голос из строя.
И на середину прохода вышел Фельдман. Павел узнал его баритон! Это был он! Клюфт сжал кулаки. Он не мог заставить себя посмотреть на Бориса Николевича.
«Что он задумал? Что он задумал?» – пронеслась мысль.
– Этот человек Фельдман, – раздался голос.