Палач 3
Шрифт:
Фатима, несмотря на мои попытки внушить в неё позитивный настрой, только расстраивалась и злилась на меня всё больше.
– В Сирийской тюрьме он, Катя.
Неужели, его поймали на продаже рабынь? Только не это… но это слишком похоже на правду.
Поскольку Фатима стара и немощна, и ей нужна была поддержка сейчас, а я, как ее невестка, была самая близкая, я должна была найти способ ее успокоить хотя бы временно и вселить надежду, что скоро всё образуется.
– Как давно он там?
– Снова он один… наедине со своим страхом детским… – продолжала причитать Фатима, проигнорировав мой вопрос. – Я бы всё отдала, лишь бы Фархад нашел путь обратно и забыл путь туда раз и навсегда…
– Неизвестно еще, когда депортация? Суд был уже?
– Катя, не задавай глупых вопросов!
– Ну где вы увидели глупые вопросы, Фатима? Если Фархада не депортировали, то надо как-то вызволять его оттуда! Это же незаконно! Они не имеют права его там держать!
Ответом Фатимы послужили ее слезы в трубку.
Материнское сердце с трудом выдерживало такое горе. И я, как мать, понимала, насколько Фатиме тяжело это переживать. Мало того, что она была вынуждена отпустить ребенка своего на обучение в лагере террористов "Мактуб", во времена своей молодости, так еще и не смогла сберечь после, когда Фархад вернулся оттуда с видоизмененным сознанием и пошел в палачи.
Фархад попался. Да еще и статья очень серьезная, раз он там задержан и, полагаю, по той самой причине, которую Гаяне озвучила недавно. Теперь Фархаду светит пожизненное, никак не меньше. Лишь бы не казнили. На это только и остается надеяться.
– Фатима, успокойтесь! – говорила, а у самой голос и руки дрожали. – Скажите, как там дети?
– Дети тут, со мной. – пробубнила Фатима безэмоционально. – Все, кроме Авроры. Всё с ними хорошо. Одеты, обуты, накормлены, здоровы – только всей правды не знают. Спрашивают, когда мама, папа и Аврора приедут. Кого позвать к телефону?
– Подождите, я чуть позже перезвоню. Вы, главное, не переживайте. Я найду способ его вытащить из тюрьмы.
Умывшись, чтобы услышанное переварилось лучше, и чтобы не разорваться от переизбытка нахлынувших эмоций, я набрала в рот воды и смиренно пошла на балкон, чтобы сплюнуть в пепельницу, переполнившуюся окурками за утро ожиданий.
Покурила одну сигарету без всякого страха навредить ребенку. Потом и вторую следом.
Таня вышла на балкон в тот момент, когда я намеревалась третью подряд поджигать и, поглядев на меня укоризненно, взяла пачку сигарет из моего кармана и потрусила её в руке.
– Не много ли ты куришь для беременной, Катя? Я ж только-только её распечатала, – час назад максимум, – а уже почти пустая…
Таня выхватила у меня начатую сигарету и принялась её скуривать, с негодованием косясь на меня исподлобья.
– Фархад в тюрьме.
Удручённо произнесла я на выдохе и на автомате потянулась в карман халата за пачкой сигарет. Само собой, пачки в кармане не оказалось.
– Отдай, Тань. Мне срочно надо, чтобы нервы успокоить.
Таня ответила на мою просьбу резким отказом и гневными претензиями.
– И??? Повод губить ребенка какой? Грустишь по Фархаду, что ли? Тоскуешь по нему? Жалеешь, что мало бил тебя? Катя, разуй глаза, бл*дь. Разуй их, пожалуйста, и больше не обувай в ту ху*ню, что ты обуваешь вот уже который год подряд!
Выдержав паузу и не дожидаясь от меня каких-либо реплик, Таня продолжила отчитывать меня на повышенных тонах.
– Фархад сидит в тюрьме, и слава богу – туда ему дорога! Всё, твоим страданиям пришел конец, так что ты радоваться должна, а не нюни распускать! Ты свободная и независимая! Это твой шанс начать новую жизнь, ту жизнь, которую ты хочешь прожить. Ты можешь стать кем угодно, открыть какой угодно бизнес и жить себе припеваючи! Так в чём же проблема?
– Таня, я беременна, прошу и это учитывать тоже. Ребенку нужен отец, а отец в тюрьме. Даже не в России, а на Ближнем Востоке, в Сирии. Там его держат.
– Фархад не выйдет уже, раз загремел туда и, небось, за то, что моджахедов ништяками снабжал. Не будь дурочкой и не жди, что всё чудесным образом поменяется. Не забывай, кто он. Таких держать в клетке долго не станут – казнят, как и он всех казнил. Таких, как он, не сажают, а расстреливают обычно. Ещё немного, и будет пора ставить свечку за упокой его грешной души.
Таня рассуждала вполне здраво, холодно и собранно, хоть и слишком опережала события.
Скорее всего, она была права во многом, кроме того, что Фархада уже могли казнить. Я чувствовала, что он жив, нуждается в помощи, но понятия не имела, что мне надо сделать, чтобы всё изменить.
– А как же я? – я погладила себя по животу, ощущая внизу неприятное натяжение. Дитя тоже беспокоилось за отца. – Как же дети?
Говорить Тане о том, что я места себе не нахожу, не имело смысла, ведь это стало бы очередным камнем преткновения и поводом, чтобы меня оскорбить.
– Переспишь с Петей пару раз и потом скажешь, что ребенок от него. – предложила Таня наихудшую идею из всех возможных. – Он олигарх, и к тому же, влюбленный в тебя по самые не балуйся. Примет он и тебя, и всех твоих дето, как своих родных полюбит. В шоколаде будешь с ним, и дети тоже.
В шоколаде буду. С Петей. Петя примет наших с Фархадом детей как своих, в то время как Фархад будет сидеть в тюрьме, а мама его помрёт от горя…
Да уж… Совсем невеселая перспектива на ближайшее будущее. Но факт оставался фактом – я больше не увижу Фархада и не услышу его голоса – в сирийскую тюрьму мне не попасть. Есть только один путь очутиться там, по которому я не стану идти, подвергая риску ребёнка и оставляя детей без матери. Оттуда, с того пути единственного, не возвращаются, потому я предпочту сидеть здесь и оплакивать Фархада видеть его в наших детях. Тяжело, но я не приму радикальный ислам и не пойду воевать за джихад ради мнимой вероятности, что меня схватят, и я окажусь в одной тюрьме с Фархадом.