Палач
Шрифт:
И тут он вздрогнул. На его металлической палице лежала рука ребенка. Раздался сдавленный крик, и уже другие руки, руки матери, схватили тельце десятилетней девочки и уволокли ее под столбы эшафота.
Те немногие, что заметили печальный поступок девочки, отвернулись и перекрестились. Стоящие за ними не увидели оскорбительного прикосновения, во все глаза пожирая фигуру и лицо палача.
— Клянусь своими сапогами — ничего ужаснее этого страшилища не встречал…
— От одного взгляда на него можно умереть.
— Ого-го, вот это палач. Мечта самого дьявола…
— Это его любимый сын…
Такие и десятки похожих возгласов раздавались со всех сторон. Каждый,
— Палач, знай свое дело! — громко крикнул Венцель Марцел, подкрепив свои слова взмахом руки.
Стражники отвязали от колеса ближнего к эшафоту разбойника и втащили его на деревянный помост. Здесь казнимого уложили на скрещенные в виде Андреевского креста бревна. На каждой из ветвей этого креста были сделаны по две выемки, расстоянием в пять ладоней и в три пальца глубиной. Крепко привязав казнимого, стражники кивнули палачу и спустились с помоста.
Стражники водрузили на колоду, находившуюся посередине деревянного помоста, колесо с привязанным к нему разбойником и отошли на край эшафота.
Палач поклонился благородным зрителям и особо бюргермейстеру, затем толпе.
— Давай, палач, приступай.
— Ударь хорошенько, не жалей своих плеч.
— Бей, бей…
Толпе не терпелось увидеть первый взмах, услышать хруст костей от удара и утонуть в душераздирающем крике казнимого. Но палач совершенно не обращал внимания на нетерпеливые крики. Со знанием дела он несколько раз взмахнул своей палицей, как будто хотел ощутить ее тяжесть, а затем трижды обошел вокруг приговоренного.
И только после того, как толпа уже начала злиться на него за явную медлительность, палач высоко поднял палицу и с полуоборота обрушил ее на несчастного. Направленный удар, согласно правилам, пришелся на ступню правой ноги. Ожидавший и оттого уже кричавший разбойник на мгновение захлебнулся, а затем испустил вопль, который заставил отшатнуться первые ряды присутствующих.
Перемешивая проклятия, ругань и слова давно забытых молитв, казнимый с диким ужасом увидел взлетевшую над ним металлическую молнию. Через мгновение адская боль пронзила сердце и мозг. От этой невероятной боли глаза высохли, а голос перестал повиноваться. Трудно было осознать, что и как. И только приподняв голову, разбойник увидел, что вместо его правого колена торчала кость. Невероятно белая кость над бугорком необычайно красного мяса.
Последующие удары, дробящие кости в местах выемок на бревнах, только притупляли боль.
Но теперь она превратилась в грызущее чудовище, которое накинулось на все мышцы и косточки и, что невероятно, на все до единого волоски, которые трогал нежный весенний ветерок.
А толпа только ахала и охала, с жадностью всматриваясь в каждое движение палача, в каждый взмах его орудия казни, в каждую струю крови, что вырывалась из ран преступника.
Раздробив берцовую кость правой ноги, палач принялся за кости левой ноги. Все удары давались ему легко, движения были рассчитанными и оттого экономными. И поэтому казалось, что палач не трудится, а играет в забавную игру. Он должен был выглядеть как злой лесоруб, валящий дуб. В поте, в напряжении, в усталости. Но выглядел он добрым папашей, обтесывающим топором меч — игрушку для своего сыночка.
Он даже пытался улыбаться. И оттого его лицо становилось еще ужасным, еще более зловещим. А для беснующейся толпы еще… более прекрасным, а значит, привлекательным.
Перебив кисть правой
Палач удовлетворенно кивнул. Удар вышел удачным. Он внимательно всмотрелся в лицо казнимого и еще раз кивнул. Осталось разделаться с левой конечностью — и можно немного отдохнуть.
— И как вам мой палач?
Рыцарь фон Бирк всем телом навис над омюссом Эльвы.
Дочь бюргермейстера невольно вздрогнула и приподняла голову. С первых же ударов палача она опустила взгляд, сожалея о том, что не может закрыть руками уши. Ведь на нее смотрели так же часто, как и на палача. Отец не зря гордится ее чудесной красотой. Ведь ее лица не коснулись оспа и черви, следы от которых были почти у всех горожанок. Что это, как не божественное чудо? Так думали все. И только Эльве было понятно это чудо. Она умывалась каждое утро чистой водой и протирала лицо оливковым маслом с ромашкой. Так ее приучил отец, прочитав о целебности этого средства в светских книгах греческих мудрецов. Но это приходилось хранить в тайне. Настоятель Кремского аббатства во время службы авторитетно заявлял: «Мыть лицо ни в коем случае нельзя, поскольку может случиться ухудшение зрения и вы не увидите дьявола, умащивающего на него свой зад».
Наверное, оттого что Эльва умывала лицо, а может, и от внутренней музыки души, она мучительно тяжело, впрочем, как и отец, воспринимала зловонные запахи. А от нависшего рыцаря сильно разило вином и лошадиным потом.
— Я бы охотнее осталась дома, — тихо промолвила девушка и искоса посмотрела на барона. Ей уже приходилось встречать рыцарей. Фон Бирк был самым молодым из них. И если бы… А впрочем, зачем ей думать об этом.
— Тогда бы я вас не увидел. Ведь вы так старательно меня не допускаете.
— Признайтесь, что есть от чего.
Девушка сурово посмотрела на рыцаря. Тот задумчиво почесал короткую бородку и неуверенно произнес:
— А было ли от чего…
— Во времена древних греков и римлян женщин сравнивали с богинями. И так же относились к ним. Сейчас к подвигам странствующего рыцаря причисляют изнасилование сельских девственниц. А защита благородных дам весьма труднопонимаема. Почти каждый рыцарь считает, что его собственная честь и достоинства оскорблены, если он видит женщину, принадлежащую другому рыцарю. Это уже повод броситься в бой или вызвать противника на турнир. И никто ни о чем не спрашивает саму даму. Она по обычаю достается победителю. Я не селянка и не благородная дама. Я свободная горожанка. И к тому же дочь первого из горожан.
— Если вы о том вечере… то я… Видит Бог, я ничего не помню.
— Бог к вам добр. Пусть он будет так же добр и ко мне.
Фон Бирк опустил взгляд и в задумчивости вернулся на свое место рядом с бюргермейстером.
Венцель Марцел, с тревогой наблюдавший за разговором дочери и молодого рыцаря, облегченно вздохнул. Теперь он опять мог вернуться к эшафоту и тому, что на нем происходило.
— Барон, вам не кажется, что ваш палач спешит с выполнением той работы, которая ему поручена?