Палач
Шрифт:
Но все равно, даже если выполнить то реальное, чего желал бюргермейстер, выходило, что для этого нужно несколько длинных желобов, которые будут в отдельности вращать еще и колеса. А значит, после них останется большой поток, который уже можно было назвать если не рекой, то полноправной речушкой.
Вот ее-то и требовалось направить в нужное русло. И желательно не в местные болота, которые распространяли зловоние и болезни по всей округе, а подальше отсюда, в большую реку Рейн. И для этого требовались землекопы, много землекопов. Около двух сотен. Трудиться им предстояло не менее полугода.
Так что рассчитывать только на местных селян, готовых за бесценок рыть землю, было мало. А горожане, конечно же, потребуют достойной оплаты. Да и какие цеха надолго отпустят своих подмастерьев, учеников и слуг от собственного ремесла?
Пока в распоряжении Патрика было всего лишь тридцать землекопов, да и те пришли из окрестных селений и арендных хозяйств. А это означало, что большинство из них во время посевных работ уйдут в свои хозяйства.
Сейчас они перебивались собственными продуктами, согласившись за малую плату рыть углубление для запруды. Благо палач так удачно выбрал место, что земляных работ было не слишком много. В этом месте ручей протекал в широкой ложбине, с двух сторон которой высились продолговатые холмы. Оставалось перегородить путь ручейку каменной стеной, а с середины противоположной стороны углубиться на три человеческих роста и воздвигнуть вал, чтобы предотвратить отток воды.
Палач Гудо часто навещал строительные работы. При этом он всегда молчал, лишь иногда делал короткие записи на маленьких клочках бумаги. В городе у него не было особенной работы. Рыночная площадь, как и прежде, работала на пользу торговцев и самого города. Золотари, получая постоянную оплату, старались во всем угодить Гудо. Так же обстояли дела в борделе, который в последний месяц, благодаря притоку торговцев и рабочей силы, давал все возрастающий доход.
Бюргеры и простой люд днем трудились, выполняя городские заказы, а по вечерам мирно сидели за кружкой пива и чашей веселящего вина. В городе не было наказуемого греха. Город трудился и жил в ожидании скорого и неминуемого благоденствия.
Лишь иногда, не чаще двух раз в месяц, палача призывали в соседние города на пытки и совершение казней. И каждый раз он с особым старанием выполнял свою работу и за это снискал уважение и признание как местных властей, так и простого люда.
Каждая его казнь оставляла приятное впечатление у народа, ставшего свидетелем этого события, и давала пищу для долгих бесед и пересудов за кружкой хмельного напитка.
Патрик был доволен своей работой. Он искренне радовался новострою и возможности находиться в гуще всех событий, отдавать приказы и видеть, как к нему с огромным уважением относятся убеленные сединой и умудренные жизненным опытом старейшины многих цехов.
К тому же у него в подчинении оказалось немало молодых женщин и девушек. Он умел сделать так, что редкая ночь обходилась без того, чтобы он не пользовал очередную веселушку, затащив ее в укромное местечко. Хотя после этого ему приходилось идти на некоторые уступки, а то и подкидывать избраннице несколько монет.
А уж эти звонкие кружочки у него стали водиться в достатке. Нет, он не обворовывал бюргермейстера и город. Он брал лишь малую часть. Свою. Ведь он честно и много трудился.
Правда, иногда палач косо посматривал на него, но не задавал лишних вопросов. Ведь дело ладилось. Работа продвигалась, и народ был счастлив, оттого что в скучную жизнь Витинбурга ворвался бюргермейстер со своим великим делом, а при нем состоял не менее значительный Патрик.
Только несколько огорчал могильщик Ешко. Иногда доводилось приходить на ночлег в его дом, и могильщик всякий раз, выставляя на стол вино и еду, долго всматривался в лицо молодого человека. И когда тот, усиленно налегая на дармовое угощение, пьянел, настойчиво выспрашивал, как продвигаются работы.
Довольный ответами, Ешко неизменно заключал:
— Значит, скоро золотишко потечет ручейком. За ним вслед потянутся и богатенькие купчишки. Вот будет потеха. Вот будет работа.
Патрик отмалчивался и, хлебнув напоследок вина, отползал в тесную конуру, на выделенную ему могильщиком лежанку.
Завтра будет новый день. Новые заботы и новые дела.
Хейла вся измучилась. Никогда прежде ее хозяин не одевался с такой тщательностью и требовательностью.
Начал он с умывания лица теплой водой. Затем потребовал давно отставленные пахучие мази и жидкости. Он долго и с удовольствием натирал свое большое тело мазью, приобретенной им у знаменитого императорского алхимика Цельмуса. Это была воистину пахучая смесь, настоянная на кастереуме и выделениях из желез цибетовой кошки. К ним добавлялись цветы гвоздики и незабудки. А подмышки и лицо бюргермейстер смочил спиртиусом, в котором был растворен, все тем же Цельмусом, мускус половых желез самца кабарги.
От этих животных запахов воздух в спальне загустел и стал приторно сладким.
Хозяин облачился в шелковую тогу, на которой не могли удержаться ни блохи, ни вши, а затем надел новый камзол вишневого цвета. На ногах его были высокие сапожки с серебряными пряжками и задранными кверху носками. Завершали наряд плащ на бобровом меху и глубокая шапка из бурой лисицы.
На дворе уже вовсю хозяйничала весна, солнечными лучами растапливая серый снег и сгоняя его ручейками с малых возвышенностей. В небе резвились и оглушительно пели лесные птицы. Земля набухла и задышала гнилостью близлежащих болот.
Уж слишком по-зимнему оделся уважаемый бюргермейстер. Но как еще показать себя? Разве что нанизать на пальцы большие кольца с горящими камнями и повесить на грудь огромную золотую цепь с гербом города.
После вчерашнего сообщения, что к городу приближаются знатные ганзейские купцы из самого Любека, Венцель Марцел словно заново родился. Исчезла его растерянность, он весь подтянулся, и голос его зазвучал, как и прежде — властно и уверенно. Теперь он был на коне. На очень крепком рыцарском коне.
Для еще большей уверенности он отпил глоток итальянского вина и, легонько похлопав служанку по крепким ягодицам, поспешил в Ратушу. Здесь Венцель Марцел, гордо ответив на приветствия заседателей городского совета и служащих одним лишь кивком, сел в свое высокое бюргермейстерское кресло и окинул взглядом зал.
О Господи, о каких пустяках говорили сейчас эти людишки! Им не дано понять и осмыслить всего, что задумал славный Венцель Марцел.
Почувствовав это, заседавшие постепенно умолкли и уставились на своего бюргермейстера.