Палачи и жертвы
Шрифт:
– Блин! Х... лысый, надоел уже он мне. Эй, Жалил, а ну позови ко мне этого грека, я соскучился по нему.
Через минут 10 в кабинет Кирова ввели Виталия Керамиди. Он поправился, румянец на щеках, и одет был ничего.
– Ну, Витек, как настроение?
С этими словами Киров достал из кармана уже забитый косяк, зажег его, сильно затянулся, потом еще и еще. Глаза его расплылись, осоловели. Он позвал:
– Эй, Жалил!
Вновь вошел тот смуглый парень в коричневом френче.
– Жалил, принеси то, что вчера он кушал (указал на Керамиди). Ясно?
– Так точно, Сергей Мироныч.
Через минуту Жалил принес в руках миску, изнутри которого страшно несло
– Ну все, давай жри, жрать я сказал! Если каждому давать по заслугам, своего дерьма не хватит.
И Виталий Керамиди, взяв ложку в руки, начал есть то, от чего так дико воняло. Он ел так, будто кушают гречневую кашу, или плов. Жалил отвернулся, ему плохо стало.
На обеих руках Керамиди отсутствовал большой палец, а сам он вечно молчал, ничего не говорил, только по детски улыбался.
Только потом, спустя пару дней, Жалилу стало ясно, что Виталию Керамиди вырвали язык, он не мог говорить. А уже потом он признался своему другу из охранки, Арифу, что Киров, находясь под дурманом наркоты, часто кормил узников своим говном, или мочой. Во - первых, ему жаль было выбрасывать свое дерьмо, а во - вторых, он таким образом пытая своих врагов, искал в них свои мысли. И редко кто не подчинялся его капризам. Все узники ели его дерьмо, и пили его мочу. Очень жить хотелось всем. Сколько раз Ариф вызывал врача, который ставил диагноз острого расстройства желудочно-кишечного тракта у узников.
В постели Милена лежала с Арифом. Они отдыхали, курили, говорили тихо, почти шепотом, хотя дома никого не было.
– Ну и придурок же этот твой Виталий.
– Да, может быть. Я его отговаривала, как могла. Не помогло.
– Если хрен в голове, медицина бессильна, запомни это Милена.
– И все таки, я его люблю.
– Кого?
– Витю (загрустив).
– Ну все, начинается. Короче, спасибо тебе, ты нам очень помогла. Эту банду надо было ликвидировать, но мы не знали каким путем. В общем спасибо. Кстати, деньги, которые ты мне дала на прошлой неделе, я верну, обязательно верну. Слово чекиста.
После этих слов Ариф поцеловал Милену в щечку, стал одеваться, и вышел из комнаты. А Милена молча и грустно смотрела ему вслед.
Виталий Керамиди если бы знал, что его Милена уже давно пошла по рукам чекистов, то видимо от ужаса вновь заговорил бы. Как говорят в народе, от любви к ненависти, один шаг и один раз. Налево.
ГЛАВА 4
1932-й год Янош Кадар
В конце 19-го века в Азербайджане, в Баку, был настоящий нефтяной бум. Многие семьи стекались, собирались сюда зарабатывать деньги, открыть свое дело, быть при деньгах. Поляки, немцы, русские, армяне, татары, и многие другие приезжали в столицу Азербайджана, или в его пригород, бросали здесь якорь, обосновывались надолго.
И вот, в 1919-м году, в одной немецкой семье, в семье нефтяника Виктора Беккера, родился мальчик. Его назвали Александром. Уже в самом детстве он увлекался книгами, любил много читать, думать, а, чуть повзрослев, уже мечтал, даже бредил разведкой, спецслужбой. Он уже болел шпиономанией. Его кумиром был великий нелегал Рихард Зорге (он был их соседом в Баку), который впоследствии и замолвил за этого мальчугана словечко в НКВД. Пацана взяли туда на неопределенную, никому неизвестную пока работу.
Янош Кадар был президентом Венгрии больше 30-ти лет, с 1956-го по 1988-й год. Но как он поднялся на эту вершину для многих секрет, даже для самих венгров. А ведь этого, разумеется, могло бы и не быть. Малейший шаг влево или вправо, и все, его, т.е. будущего короля уже
Летом 1933-го года, на берегу Дуная, маленький 14-ти летний мальчик по имени Тибор, издевался, надругался над парнем по имени Янош, который был старше его на несколько лет. Тибор (правда, при поддержке своих взрослых друзей) влез на спину Яноша, поскакал на нем как на коне, ну, или как на ишаке, потом слез с него у высокой скалы. Потом Янош как по приказу повернулся к Тибору спиной, своей попой, нагнулся, а Тибор дал ему мощный пинок, под зад, и Янош рухнул в Дунай, в воду. Маленький мальчик развлекался, издевался над ним как хотел, как ему вздумается.
Золтон Кереки был идейным коммунистом. Он верил в социализм, бредил им, он ему снился каждую ночь в розовых тонах. Шел 1932-й год, в Будапеште стояла теплая весна. Погода шикарная, свежая, добрая. Золтону в то время было около сорока лет, и он уже успел дважды отсидеть в тюрьме. Женатым он не был. ''Что, шлюх мало что ли?', отшучивался он. В то же время он был грабителем. Грабил магазины, квартиры, банки, и большую часть награбленного переправлял на нужды коммунистов. Это был уже закон, это была его доля, воровская доля. Его налеты отличались неслыханной дерзостью. За пазухой у него вечно был револьвер, так что он ходил по улочкам Будапешта очень уверенно. Он привык, чтобы его боялись. А его боялись, точнее не его, а револьвер, когда он его показывал. Какая разница, ради чего бояться человека, ради его оружия или должности. Главное бояться, вот и все.
Стоял майский вечер, было около 8-ми часов. Вечерело, небо стало розовым, даже красноватым. У Золтона было чудесное настроение. Он улыбался. ''Пойду - ка я к Дунаю, встречу закат. Посмотрю как солнце гаснет, а солнце пусть посмотрит, как затухаю я', думал про себя Золтон Кереки. И тихо напевая песню пошел к реке.
Я помню время золотое,
Я помню сердцу милый край,
День вечерел, мы были двое,
Внизу, в тени шумел Дунай.
Яношу Кадару в то время было 20 лет. Он был худощавый, работал помощником машиниста, был не женат, кое-как сводил концы с концами. Бывало так, что Янош питался сухими корочками хлеба, выставленными на перилах балкона для голубей. А запивал он их своими слезами. Желудок сосало, надо же было его чем-то заполнить.
Янош стоял у могилы отца. 17-го мая, он каждый раз посещал кладбище, ставил цветы на отцовской могиле. Но сейчас даже денег на цветы не хватило, и Янош просто пришел проведать, посмотреть, не заросло ли там бурьяном, или еще чем-то. Отец у него скончался 3 года назад. Это было для него ударом, но затем обрадовался. Он освободился, семейные узы уже не мешали ему. Да и среди девушек одно время пользовался успехом. Ведь сирота с квартирой находка для любой девушки. Хотя Янош не хотел жениться. Человек не должен продлевать свой род, если он еще не самореализован, не самовыражен. Иначе это отразится и на детях. Правда, потом его квартиру отняли за неуплату, вот он и оказался на улице. Постояв минут 20 перед надгробной плитой, Янош собирался уходить домой. Он жил теперь в маленькой однокомнатной лачуге у вокзала. В принципе, его дом практически ничем не отличался от кладбища. Так же тихо, мрачно, страшно одиноко, и главное никакого просвета. Дома он часто отключал свет, он любил темноту. При темноте разлука как бы удалялась, она выла уже за дверью. Вообще дома бедняков стоят на колесах, они готовы в любой момент уехать в неизвестном направлении.