Паладин душ
Шрифт:
Воспоминание о втором поцелуе Бастарда обожгло ей лицо. Что, если это не непристойная шутка, а еще один дар? Что, если он даст ей возможность сотворить чудо исцеления, например, сейчас?
«Вот как боги соблазняют святых».
Ее сердце учащенно билось от тайного волнения.
«Жизнь за жизнь, и волей Бастарда мой грех будет искуплен».
Словно зачарованная, она подалась вперед. Вблизи свежевыбритая кожа Иллвина казалась слишком тонкой, слишком туго обтягивала челюсть. Его губы телесного цвет были немного разомкнуты, и через них виднелись ровные белые зубы.
Когда
Иста выдохнула в эти полуотверстые губы. Она вспомнила, что язык – священный орган Бастарда, так же как лоно принадлежит Матери, мужские гениталии – Отцу, сердце – Брату, а мозг – Дочери. Мироздание рассудило так, поскольку язык – источник лжи, утверждают еретики-кватернианцы. Она осмелилась незаметно, минуя его зубы, дотронуться языком до кончика его языка, точно так же, как бог вторгся во сне в рот ей. Ее ладонь застыла у него над сердцем, не решаясь опуститься, ощутить бинт, охватывающий его грудную клетку, скрытый под расшитым камзолом. Грудь не начала вздыматься. Темные глаза, а Иста уже наизусть знала их цвет, удивленно не распахнулись. Он остался неподвижным.
Она проглотила стон разочарования, подавила досаду и выпрямилась. Нашла затерявшийся где-то голос:
– Вот видишь. Ничего хорошего в этом нет.
«Глупая надежда и глупый провал».
– Эх, – протянул Горам. Он сощурил глаза и пронзил ее взглядом. Он тоже был разочарован, даже подавлен. – Должно быть, нужно что-то другое.
«Выпустите меня отсюда. Слишком больно».
Лисс, которая стояла в стороне и наблюдала за происходящим, посмотрела на Исту взглядом, полным раскаяния. Лекция об обязанностях горничной не допускать до своей госпожи ничего причиняющего беспокойства, глупого или странного, видимо, предстоит ей позже.
– Но вы именно та, кто нужна, – настойчивым тоном повторил Горам. Судя по всему, смелость вернулась к нему. Или тщетность ее поцелуя рассеяла его благоговейный трепет перед ней. В конце концов, она – всего лишь вдовствующая рейна, не способная вдохнуть жизнь в практически мертвого человека. – Невысокая, вьющиеся волосы, ниспадающие вдоль спины, серые глаза, спокойное лицо… нет, печальное, он сказал – печальное. – Он оглядел ее с ног до головы и коротко кивнул, как будто бы убедившись, что печаль в ней присутствует в должном размере. – Именно вы.
– Кто сказал… Кто описал меня тебе? – возмущенно спросила Иста.
Горам мотнул головой в сторону кровати:
– Он.
– Когда? – Голос Исты прозвучал резче, чем ей того хотелось. Лисс буквально подпрыгнула.
Горам развел руками:
– Когда приходит в себя.
– Он приходит в себя? Я думала… леди Каттилара дала мне понять… что после удара ножом он так и не приходил в сознание.
– Эх, леди Катти, – сказал Горам и вздохнул. Иста не смогла понять, был ли этот вздох комментарием или он просто прочищал нос. – Но, видите, он в сознании не остается. Он приходит в себя каждый день, около полудня, но очень ненадолго. В основном мы стараемся в это время засунуть в него столько пищи, сколько сможем, пока он не начнет давиться. Но ему и этого не хватает. Видите, он тает. Леди Катти в голову пришла замечательная идея вливать козье молоко ему в горло по тоненькой кожаной трубочке, и это заметно помогает, но этого тоже мало. Он уже слишком похудел. С каждым днем его хватка слабеет.
– А когда он приходит в себя, он вменяем?
Горам пожал плечами:
– Эх.
Не очень обнадеживающий ответ. Но если он вообще приходит в себя, то почему не сейчас, от ее поцелуя, или не в любое другое время? Почему именно тогда, когда его брат вдруг без причины засыпает… Иста испугалась собственной мысли.
Горам прибавил:
– Да, иногда. Но некоторые сказали бы, что он бредит.
Вступила Лисс:
– Это что-то сверхъестественное. Какое-то рокнарское колдовство?
Иста вздрогнула от одного упоминания.
«Я не собиралась спрашивать об этом. Не собиралась предполагать это. И со сверхъестественным ничего общего иметь не хочу».
– В княжествах колдовство запрещено, на Архипелаге тоже. – И не только по теологическим причинам. В Шалионе его также не приветствуют. Дай только возможность, последнюю степень отчаяния, преступность или высокомерие – и заблудший демон станет для кватернианца не меньшим искушением, чем для квинтарианца. Более того, кватернианца, заключившего договор с демоном, обвинят в вероотступничестве скорее, если он обратится за помощью к своему храму.
Горам снова пожал плечами:
– Леди Катти считает, что так действует яд с рокнарского кинжала, поскольку рану не лечат должным образом. Я не раз травил крыс в конюшнях, но никогда не видел, чтобы яд действовал вот так.
Лисс приподняла бровь, изучая неподвижное тело, лежащее на кровати:
– Ты давно ему служишь?
– Уже третий год.
– Грумом?
– Грумом, сержантом, посыльным, рабочим, в общем – всем. Теперь сиделкой. Остальные слишком напуганы. Боятся тронуть его. Я – единственный, кто может сделать все без содрогания.
Девушка склонила голову набок; удивление не исчезло с ее лица:
– А почему его волосы заплетены по-рокнарски? Впрочем, должна признать, это ему идет.
– Он ездит туда. Ездил. Был разведчиком марча. Он как раз подходил для этого, знает язык. Однажды он сказал мне, что отец его матери был рокнарцем, хотя сама она училась пятикратному знамению.
Снаружи послышались шаги, и грум встревоженно поднял глаза. Дверь распахнулась. Голос леди Каттилары строго произнес:
– Горам, чем ты занимаешься? Я слышала голоса… ох. Прошу прощения, рейна.
Скрестив руки на груди, Иста повернулась в ее сторону. Леди Каттилара присела в поклоне, все же успев сердито посмотреть на грума. Поверх тонкого платья, в котором она присутствовала за обедом, был повязан передник, а за ней стояла служанка с кувшином, накрытым крышкой. Глаза хозяйки замка распахнулись шире, когда она заметила изящное одеяние больного. Ее ноздри гневно расширились.
Горам сгорбился, опустил взгляд и снова спрятался за стеной неразборчивого бормотания.
Иста, тронутая его виноватым видом, попыталась выгородить его: