Паладины
Шрифт:
Выстрел винтовки все они восприняли как проявление высшей воли.
Костя обернулся. В тридцати метрах позади с винтовкой в руках, пошатываясь, стоял бледный Пригодько.
…Воин в золотом шлеме, получив пулю в плечо, лишь покачнулся в седле. Покачнулся, да немного не довел саблю, так что удар, должный раскроить шею христианина до самой груди, лишь слегка задел многострадальное плечо пошатывающегося, коленопреклоненного, будто в молитве, рыцаря.
Гнедой жеребец возмущенно заржал от промаха седока, но тому было не до мнения лошади. Глава мусульманского отряда осел в седле, обмяк, уронив под ноги бесценную саблю, и повалился на руки подлетевших гулямов. Те, окружив предводителя стеной щитов, начали отход.
– Кылыч! Кылыч! – шептали тюрки имя одного из своих вождей, чей бой и мистическое поражение видело множество глаз.
Ликование охватило христиан. Крики усилились через несколько мгновений, когда всадники Боэмунда стоптали стяг ислама. Зеленое полотнище с мечом пророка какой-то рыжий бородач вырвал из рук знаменосца и бросил под копыта своей лошади. Отход кавалерии тюрок стал больше походить на бегство.
Сицилийцы не ослабляли натиск. И вот уже первый сарацин бросил оружие, за ним второй, все чаще всадники в блестящих доспехах хлестали лошадей, не заботясь о соблюдении строя. Тяжелая кавалерия тюрок, стремясь уйти от лангобардов, начала теснить собственную пехоту.
Ряды ополчения опять разошлись, выпуская навстречу смешавшемуся центру запоздавшие подкрепления.
Сражавшиеся в окружении франкские рыцари, почувствовав слабину, ударили в сторону холмов, откуда их по-прежнему поливали потоком стрел лучники сельджуков. И как финальный аккорд прозвучал крик ликования со стороны левого фланга. Там норманны Роберта Фландрского взломали каре чернокожих копейщиков.
Трубы врага затрубили отход, который быстро превратился в бегство. Костя, отыскав Горового, проследил за тем, чтобы им занялись подбежавшие Ходри и Гарет, а сам бросился преследовать мусульман. Вернулся он только через два часа. И удивился тому, что среди тех, кто собрался вокруг заботливо перевязанного Горового, нет Захара.
…Тело красноармейца нашли только под утро.
Пригодько лежал под трупами. Видимых следов серьезных ранений на нем не было, только небольшая рана справа под мышкой. Вероятно, сарацинская сабля перерезала одну из артерий и бывший красноармеец умер от потери крови. Другого объяснения случившегося быть не могло.
Винтовку, из которой он сделал свой последний выстрел, как и доспехи, прибрал себе кто-то из мародерствующих победителей. Кто именно, разобраться было невозможно. Оставалось только похоронить товарища. Его и троих из отряда Горового: валлийца Бэла и норманнов Трондта и Эйрика.
9
Похороны не заняли много времени.
Перевязанный Горовой, осунувшийся Костик, валлийцы Ходри и Гарет, опиравшийся на костыль Сальваторе Чуча, толстяк Тони, малыш Давид понуро смотрели, как пожилой священник отпевает их погибших товарищей, тела которых были завернуты в саваны. Каждый думал о своем.
– Вот ведь как жизнь сложилась… – Малышев говорил по-русски, поэтому не боялся, что его речь станет понятна кому-нибудь, кроме стоящего рядом Горового. – Погиб за тысячу лет до рождения… Ушел с одной ненужной войны, чтобы умереть в другой, такой же бестолковой.
Тимофей Михайлович молчал. Костя потер плечо, зудевшее еще с осады Ги. Слова в голову не шли. Священник тихо гундосил что-то на латыни. Остальные крестились.
Казак повернулся к товарищу:
– Домовины [74] добрай… и той нет.
Взгляд подъесаула скользнул дальше. Глаза его недобро сощурились.
– Давида не пускай никуда… Потом я сам буду с ним… гутарить…
Когда рыцарь повернулся обратно к могиле, на лице его заходили желваки. Горовой чувствовал ответственность за случившееся, за то, что не смог уберечь ученого, которого должен был оберегать, за то, что не смог спасти совсем еще молоденького Захара, сибиряка-красноармейца, меньше всех остальных расстроенного тем, что попал в другое время.
74
Домовина – гроб.
Усатый кубанец еще раз окинул взглядом фигуру щуплого итальянца, в действиях которого Костя заподозрил что-то неладное.
– Потом… – шепнул Малышев одними губами.
Горовой кивнул: подождет.
Утром к палатке, служащей русичам пристанищем, два валлийца притащили связанного и оглушенного Давида. Рыжеволосые здоровяки, выросшие среди холмов, могли, когда необходимо, превращаться в прекрасных охотников. Именно поэтому Горовой поручил им проследить за своим подозрительным слугой и принять меры, если возникнет такая необходимость.
Горцы поняли все правильно.
– Ночью он долго крутился, а после полуночи встал и ушел к тому холму. – Ходри указал направление. – Мы пошли за ним.
Продолжил Гарет:
– Он петлял как заяц. Думал сбить со следа. – Валлиец присел на корточки над бесчувственным телом. – Прошел костры охраны и дальше полез. Мы – за ним… А там – десяток бородатых и какой-то благородный… Высокий такой, с бородой и секирой. На норманна похож. Мы подождали, пока они говорить закончат, и взяли малыша. Как вы и сказали, сир.
Тимофей Михайлович выслушал этот отчет спокойно.
Итальянец заворочался и застонал. Малышев присел рядом и пощупал запястье:
– Пульс ровный.
Горовой молча взял с сундука чашку с водой и выплеснул ее содержимое на голову итальянца. Тот очнулся. Взгляд его испуганно забегал по лицам людей, окруживших его.
– За что?.. – Слова были едва различимы.
– Ты давно шпионишь за нами? – Малышев задал вопрос в лоб.
Пипо завертелся ужом:
– Я – никогда! Я просто выходил в кусты… По надобности! – Он выглядел растерянным и жалким. – Вы ошибаетесь, сеньоры! Мы же вместе с вами под Ги… Я никогда вас не предам! – Паренек так искренне это произносил, что Костя даже начал сомневаться в том, что видел недавно собственными глазами.
Но зато подъесаул был непреклонен.
– Повесить гада, – приказал он как-то буднично и совершенно спокойно.
Малышев заметил, как расширились зрачки итальянца.
– Сеньоры! Сеньоры! Вы ошибаетесь! Я только…
Закончить речь ему не дали. Два валлийца подхватили тщедушное тело и рывком подняли его на ноги. Тут же Чуча накинул заготовленную веревку на сук ближайшего дерева. Мгновение – и Давид, вцепившийся связанными руками в волосяную петлю на шее, уже стоит на каком-то чурбаке. Горовой одним ударом ноги вышиб эту неустойчивую подставку.