Паладины
Шрифт:
Гассан отхлебнул из своей пиалы и подержал паузу, наслаждаясь эффектом. Он заметил, что лоб археолога наморщился от усилий понять сказанное.
– Змея грустно вздохнула и покорно сказала, что она всегда знала, что птичка мудрее ее и достойна большего. Поэтому отныне змея будет ее рабыней, пока не заслужит прощения. Птичку порадовали слова бывшей хозяйки. Она надулась от гордости, слетела вниз, дабы потешить свое самолюбие видом удрученной бывшей госпожи, и через секунду оказалась в животе у старой мудрой змеи.
Черные глаза вперились в лицо ученого.
– У этой притчи есть три морали… Если хочешь, я растолкую их.
Улугбек Карлович не смог ответить, но его собеседник и не ждал ответа.
– Первая: любая победа может в любую минуту обернуться поражением. Вторая: не верь врагу. – Он снова наполнил пиалу чаем. – И третья: если дела идут не так, как должно, а неприятелю неймется, так дай ему то, что для него дорого, а для тебя не стоит ничего. А если такого нет, то пообещай…
Ибн-Саббах задумчиво потер бородку.
– Ничто так не расслабляет, как вид поверженного противника. Дай врагу лицезреть себя слабым, чтобы отвести его взгляд. А сам в это время точи саблю. – Исмаилит спохватился: – Впрочем, я что-то заговариваться стал. Ты – умный человек, тебе ведь не надо объяснять очевидное?
Улугбек Карлович повторил вопрос, который жег его последние дни:
– Для чего я вам?
Сверкнули глаза.
– Вы, франки, играете в затрикий?
Сомохов кивнул.
Араб потянулся.
– Тогда вы должны знать, что в этой забавной игре любая пешка при определенных условиях может стать ферзем, главной фигурой на поле.
– Я не понимаю…
Ибн-Саббах потер ладони:
– Главное, понимаю я… Вас кто-то хочет использовать как эту пешку, двигая через все поле.
– Для чего?
Гассан ухмыльнулся:
– Для победы, конечно. Своей победы… Теперь каждый хочет только полной победы, а вы – те самые пешки, которых не хватало на доске…
2
Спал Улугбек Карлович в эту ночь плохо. Снились ему кошмары.
…Город в глубине кишащих паразитами джунглей. Душный день только что сменился не менее изматывающей ночью. Он – маленький человек, обычный горшечник, собравшийся совершить вечернее омовение и отправиться ко сну. В маленьком дворике суетятся домашние: жена, четверо детишек, старая мать. На гончарном круге стоит доделанный кувшин, который надо поставить на сушку к другим таким же.
Усталость…
Улугбек с удивлением осмотрел свои руки. Пальцы! Четырехфаланговые, трехсуставные, длинные, необыкновенно гибкие пальцы с ороговевшей внутренней стороной. Пальцы мастера гончарного дела…
Сомохов перевел взгляд на дворик, где жена, ткачиха с цепким взором и юркими узкими ладонями, помогала его матери, обычной крестьянке. Двор, где копошились его дети. Старший сын посвящен в гончары, двое средних – будущие воины, выделявшиеся рельефной мускулатурой и ороговевшими пластинами на груди и спине. Младшенькая, должная стать через годы жрицей Храма, поблескивала пронзительными зелеными глазами Избранницы и властными движениями раскладывала
Человек еще раз обвел взглядом семью и мысленно поблагодарил Богов за предоставленную честь, перед тем как склониться к тазу с водой для омовения…
Гул за спиной заставил горшечника удивленно прервать привычный ритуал. Вибрирующий звук шел с небес. С каждым мгновением он только нарастал.
Против воли губы начали шептать слова молитвы.
…Совсем недалеко от дома горшечника, во дворце из зеленого и розового камня, как раз собрался совет высших посвященных. В отличие от измененного во втором поколении, здесь собирались только галла, некоторые из них даже помнили величие своей старой родины… И объяснять им, что это за звук, не было необходимости.
Толпа высыпала на террасу дворца. Кто-то смотрел на горизонт, но большинство повернуло свои взоры к небесам, выискивая и находя на безоблачном небе тоненький след, похожий на сорванную нитку паутинки.
Самые робкие закрыли глаза. Но большинство смотрело вверх, ожидая неизбежного. Того, во что старались не верить. Того, чего думали избежать.
Зоркие даже успели заметить яркую точку, стремительно растущую по дороге к земле, чтобы, соприкоснувшись с куполом дворца, взбухнуть сгустком сметающего все пламени, кипящего буйства, от которого раскаленной лавой потекли каменные мостовые, а ближайшие дома разметало, как ветер раскидывает сухие листья. Над городом расцвел страшный цветок возмездия.
Город посвященных умер… Око за око…
…Улугбек проснулся весь в поту. Ужас все еще сковывал тело… Отдышавшись, ученый попробовал вспомнить все то, что привиделось ему во сне… Огонь, страх… Обреченность и смерть. Страшная, непонятная смерть… Озноб накатывал и отходил волнами, пока голова человека окончательно не прояснилась.
Сомохов встал, взял с лавки, стоящей у входа, кувшин с водой, щедро плеснул в чашку и жадно выпил. Спать не хотелось.
Вокруг храпели в разных позах его похитители. Сам ибн-Саббах всегда выбирал для своего сна отдельное помещение, будь то палатка, комната или даже отдельная мазанка. Но для пленника таких льгот не предлагалось.
Улугбек вытер пот и отдышался. Возвращенный исмаилитом перстень ощутимо нагрелся. Может, дело в нем? Такие сны не посещали его почти год.
Ученый попробовал успокоиться и снова прилечь. Понемногу его дыхание выровнялось. Глаза закрылись и… он почувствовал, как проваливается куда-то в глубину, в темень…
…На верхней площадке пирамиды было холодно. Утро несло свежесть улицам этого прекрасного города. Оно давало возможность каждому его жителю на какое-то время ощутить себя богачом, проводившим большую часть знойного дня в прохладе необъятных залов, у бассейнов и фонтанов. Горожане могли на пару часов забыть о необходимости заботиться о хлебе насущном, о грядках, лавках, тележках и прочих прелестях суетной жизни.