Палиндром. Книга вторая
Шрифт:
– Ничего нового, а всё как обычно, – закатив свои глаза в своё поднебесье, несколько манерно начал своё изложение накипевшего Андре, – надоедливая плешь, со своими вечными придирками. – И хотя Андре в своём высказывании использовал всё больше физические характеристики, не указав никаких имён, Мистер президент отлично понял, о ком шла речь – о конгрессмене Тата, чьей головной отличимостью, не считая его бесконечную упёртость в чём-то обязательно безумно провокационном, была расположившаяся на всю голову плешь.
Почему Мистер президент позволял своим стилистам, а особенно Андре, так оскорбительно прохаживаться по головам ему близко знакомым людям, то если не считать уже выше озвученной причины, то Мистер президент по дипломатическим и отчасти стратегическим соображениям, не имея возможности называть вещи своими именами, – а так иногда этого хочется сделать, – с помощью Андре и называл всё как есть.
Ну а так как Андре смотрел на президентское окружение со своей точки профессионального нахождения – ему приходилось отвечать за внешнее состояние голов этих чиновников (за внутреннюю наполненность отвечали другие лица – в свою очередь за их наполненность отвечали…а вот этого, так пока и не удалось выяснить) – то есть со стороны их затылков (Андре простыми словами был парикмахером, но так как это профессиональное слово имело в себе не толерантный подтекст, дискриминирующий лица, не имеющих этого упомянутого недостатка, то оно и перестало употребляется), то и идентификация им лиц президентского окружения была такая односторонняя.
Ну а так как люди в высших эшелонах власти, по большей части были людьми многоопытными и значит, пошарканными жизнью, то это не могло не наложить на их головы свою печать времени, в виде пролысин, загустения в бровях и седины в бороду в лёгком случае, потери последних остатков волос до лысины в трагичных для носителя этой головы случаях (в предусмотрительных случаях эти потерянные люди брались за бритвенный станок и таким образом молодились) и в мрачных случаях, когда весь состав многоопытности был на потёртое и измождённое морщинами лицо, как в случае с господином Тата. Отчего все эти господа и были слишком к окружающим людям придирчивы, особенно в тех случаях, если ты отвечал за их поблёкшую красоту. Так что вполне понятно, отчего Андре был так враждебно настроен к этой категории людей, которые с одной стороны ему давали работу, а с другой стороны, он ведь не маг и волшебник, чтобы так с него требовать.
– Хочу мол, чтобы от меня были без ума восемнадцатилетние! – с порога ставит невыполнимую задачу перед Андре, уже перезрелый до маразма господин Тата. И Андре в своей растерянности перед такими немыслимыми задачами, – а этот Тата исповедует принцип, вначале результат на лицо, а затем оплата, а это значит, что Андре не заплатят, – проявляет не сдержанность на язык и сбалтывает то, чего не следовало говорить. – Так вы ей покажите своё удостоверение конгрессмена и в придачу полный купюр портмоне, то она в один момент будет от вас без ума. – И понятно, что эти слова Андре покоробили и оскорбили всю душевную конституцию конгрессмена Тата, дожившего до того возраста, когда хочется бескорыстной любви, а ему значит такое тут предлагают.
– Да я тебя, бл*ть! – в один момент взрывается этот нервный конгрессмен Тата. Да так это делает хитро, что ожидающий от него досказанности Андре, – а это значит, что у него ещё есть время, чтобы увернуться от чего бы то ни было, – даже не успевает сообразить (а всё потому, что Тата ничего не досказывает), что ему сейчас делать, когда брошенный ему конгрессменом Тата бейсбольный мяч, вот прямо сейчас сделает страйк об его голову.
Так вот, за такие частности Андре совсем не жаловал всех этих молодящихся конгрессменов, которые понятно, что живут перспективами и заботами о человечестве, но всё же Андре одно не понятно, как они могут всё это проделывать, если не видят в зеркало то, что у них под носом творится. Впрочем, и этой недальновидности Андре есть свои объяснения. А всё дело в том, что люди дальновидные и обладающие дальнозоркостью, тем и отличаются от простых людей, что они отлично видят, что делается вдалеке, но при этом мало что видят, что творится рядом или под боком.
Между тем конгрессмен Тата не единственный конгрессмен, чья голова требовала для себя порядка и участия со стороны Андре (что поделать, когда всем хочется быть поближе к президенту, хотя бы посредством рук Андре), и у Андре была обширная клиентура из числа конгрессменского корпуса, где каждый из них в соответствии с проблемами в своей голове, получил от Андре своё прозвище. Так что если Андре в разговоре с Мистером президентом упоминал о неких Лопухах, Глобусах или Лишаях, то тут не нужно было пугаться, что у Мистера президента дочесалось в одном месте, а это Андре в своём разговоре упомянул некоторые особенно знаковые головы из числа окружения Мистера президента. – А вот Лишая, я на всякий случай, – говорят, что мысли часто материализуются, – на время отстраню от должности главы генералитета. – Мистер президент бывает задумается над словами Андре, и без каких-либо объяснений поменяет главу своего генералитета. А эти его объяснения: «Меня он своей головой не устраивает, и мне нужен более покладистый и ворсистый», – разве это объяснения, да это насмешка над здравым смыслом.
– И что на этот раз? – расплывшись в своём добродушии, задался вопросом Мистер президент, ожидая от Андре во всех смыслах приятнейший рассказ о приключениях конгрессмена Тата, как никто другой из конгрессменов умеющий себя выставлять в дураках. За что собственно его и любит избиратель, всегда с огромным перевесом выбирающий его своим представителем. Что уж поделать, когда избирателю хочется не только слышать, что с тобой разговаривают на понятливом тебе языке, – в чём как раз был большой мастер, конгрессмен Тата, первый матершинник палаты представительств, – но и видеть, что в этом мире ты не лишний, раз даже там, среди людей избранных, есть полное подобие тебе, – да посмотрите на него, да он точь-в-точь, плюётся и бьётся в истерике, как наш Скотт.
Но не успевает Андре и рта раскрыть, как дверь в гримёрную президента раскрывается, да так резко, что их всех обдаёт сквозняком, и внутрь чуть ли не врывается со своей претензией, вот так сразу и не разобрать, что за фурия такая в рваном халате. – Ах, вот значит как! – в истеричном крике оглушив всех здесь находящихся людей, с туалетным ёршиком наперевес, останавливается напротив Андре эта, с перекошенным лицом фурия. К которой стоило только всем этим перепуганным лицам приглядеться, как в ней все узнали Первую леди.
При этом каждый из находящихся здесь, в гримёрке, людей, по разному узнал в Первой леди первую леди (наверное, потому, что они находились все в разных положениях по отношению к Первой леди – кто-то один сидел, тогда как другие двое, стояли на своих двоих). Так Мистер президент, признав в фурии Первую леди, сразу понял, что от неё ему ничего хорошего сейчас не стоит ждать, а вот плохого сколько угодно. Что заставило его крепче схватиться руками за подлокотники, в ожидании как минимум, кресло верчения.
Что же касается мастеров пудры и макияжа, Андре и его, любо дорого на него посмотреть, напарника Жоржа, то они, как это и ожидалось Первой леди, со всем своим пристрастием посмотрели на неё оценивающе. И хотя ёршик в её руках удерживал их от красноречивого выражения своих взглядов на неё, всё же Первая леди не дура, и она без труда смогла прочитать, что они в ней оценили, недооценили и переоценили свои взгляды на неё.
– А что ещё можно ожидать от китайского ширпотреба. – В момент оценил знак качества и место производства халата Андре.