Палитра

Гарина Зоя

– Какой ты у меня мужик, Федька, – сказала с гордостью Фиска. – Давно дал дуба, а до сих пор не остыл, – и она из последних сил, стараясь не завалиться на бок, медленно поползла на четвереньках из кухни в комнату, надеясь добраться до дивана. Но силы оставили ее на полдороге, и она упала в прихожей, так и не достигнув заветной цели, и забылась тяжелым пьяным сном.

Не успела Фиска захрапеть в прихожей, как на кухне Федор повернулся на бок.

Федор Рыжов медленно возвращался к жизни. Возвращаться ему не хотелось. Там лучше. Чем лучше – Федор объяснить не мог, но точно знал, что лучше. Поняв, что выбора больше нет и туда уже не вернуться, Федор открыл глаза. Он удивился, что лежит на твердом полу, поскольку еще недавно ему казалось, что он парит в невесомости, ощущая необыкновенную легкость во всем теле. Но реальность давала о себе знать неприятным ощущением холодного пола, и Федору пришлось подняться. Было темно, и только свет ночных фонарей через незашторенное окно позволил Федору различить предметы и догадаться, что он на собственной кухне.

Федор включил свет. На кухне был разгром. Он попытался вспомнить, что же произошло, но не вспомнил. Последнее что отложилось в его памяти – падающий на пол кусок сала, который он купил у розовощекой хохлушки.

– Фиска! – позвал Федор. – Фиска!

Ему никто не ответил. Федор вышел из кухни в прихожую – у порога комнаты лежала Фиска.

– Э-э-э, мадам, так вы опять нажрамшись, – сказал Федор и взял под мышки храпящую Фиску с намерением перетянуть ее на диван. Однако Фиска неожиданно пробудилась и, замотав головой, запротестовала:

– Не надо, я сама, – и попыталась встать на ноги.

– Хорошо, – не стал перечить Федор, – сама, я только тебе помогу.

Уложив Фиску на диван и бережно прикрыв ей ноги пледом, Федор вернулся на кухню.

– Бог мой, какой бардак, – поморщился Федор. – Всё! Водяры больше домой не ношу, а то, не ровен час, поубиваем друг друга.

Федор попытался навести порядок, но его хватило только на то, чтобы подобрать с пола уцелевшую посуду и сгрузить ее в раковину да подмести осколки и мусор.

– Это же надо, – сокрушался он, составляя в угол пустые бутылки, – на двоих четыре пол-литры, вроде не так уж и много, а вырубило конкретно. Наверно, правильная водка. Хорошо, что я припрятал бутылку в подъезде.

Спать Федору не хотелось, и он, выключив свет, стал смотреть в окно. Уличные фонари боролись с темнотой, пытаясь осветить ночной двор. Тонкая рябина дрожала всеми своими ветками, наклоняясь то в одну сторону, то в другую, словно восточная танцовщица. Федору захотелось вдохнуть запах осени, и он открыл окно.

Ворвавшийся свежий воздух с ароматом дыма и прелой листвы заставил Федора задышать всей грудью и почувствовать себя абсолютно счастливым человеком.

И вдруг он вспомнил. Вспомнил о том, что был там.

Это воспоминание, как током, пронзило мозг Федора.

Федор прикрыл глаза рукой. Он вспомнил эту черную воронку, в которую попал как-то неожиданно, в одно мгновение, и свою мысль: «Я ослеп!»

Он вспомнил, как ему стало страшно от этой мысли, как он закричал, как потом где-то вдали показался яркий свет и от этого света ему стало спокойно и тепло; вспоминал, как он плыл в этой темноте навстречу свету и желал навечно слиться с ним воедино. Но оттого ли, что плыл слишком медленно, или оттого, что свет отдалялся от него, достичь заветной цели никак не удавалось. Федор испугался, что свет может исчезнуть совсем, и закричал: «Не уходи! Помоги мне!» Тогда свет стал стремительно приближаться.

Федор ощутил невероятный прилив радости. Он засмеялся и заплакал одновременно. Но неожиданно свет остановился и принял форму большого светящегося шара.

Федор сделал попытку приблизиться к нему, но у него ничего не получилось. Он как будто завис в вязкой темноте.

Усталость, как огромная скала, навалилась на него. Федор затих и, не отрываясь, глядел на шар.

Шар сверкал, как солнце, но отчего-то не слепил, а вызывал восхищение. Тяжесть, навалившаяся на Федора, исчезла, а он по-прежнему оставался неподвижен и смотрел, смотрел, смотрел… Федор даже не удивился, когда отчетливо услышал голос: «Я знаю, что ты хочешь остаться, но еще не время».

Эти слова привели Федора в отчаяние.

– Почему? Почему мне нельзя остаться? – спросил он.

Но шар исчез.

И вот теперь Федор стоит на кухне, у открытого окна, и вдыхает запах осени, и теперь он знает, что он, Федор Рыжов, говорил – наверное – с Богом, и теперь весь мир ему кажется иным.

Художник всегда умеет видеть красоту там, где другие люди ее не видят. Федор не просто видел красоту, он ее чувствовал, он чувствовал ее так остро и так пронзительно, что задохнулся от желания писать – писать так, чтобы даже слепой мог увидеть то, что видит он.

Фиска открыла глаза. Минуту она лежала без мыслей, тупо разглядывая потолок.

Тяжелое похмелье не оставляет места для мыслей, оно заставляет искать лекарство от невыносимых страданий. Фиска приподняла тяжелую, как чугун, голову и устремила мутный взгляд в сторону кухни, где, возможно, еще осталось немного водки.

Увидев свет на кухне, Фиска сначала очень обрадовалась и даже вскочила с дивана, но уже секунду спустя вспомнила, что Федор мертв.

– Господи, – прошептала она и села на диван, – Господи, какой ужас!

Похмелье почти пропало, уступив место отчаянию и страху.

Фиска обхватила голову руками, в надежде, что это поможет ей найти выход из безвыходной ситуации.

– Господи, ведь я его убила. Как же это? Что же мне теперь делать? Всё, это конец. Теперь меня посадят. Лет на пятнадцать, а то и на все двадцать. Ох! Лучше бы меня расстреляли…

И Фиска завыла во весь голос:

– Ой, горе мне, горе-е-е… Ой, Федя, Федя-а-а…

Слезы рекой полились из глаз Фиски, так что она и не заметила возникшую в дверном проеме кухни фигуру Федора, поспешившего узнать, в чем дело.

– Ты чего? – удивленно спросил Федор, но Фиска, поглощенная своим страданием, ничего не услышала.

Тогда Федор подошел ближе и тронул Фиску за плечо.

– Эй, ты чего ревешь как белуга?

Фиска перестала выть, но до нее не сразу дошло, что перед ней стоит Федор, а когда дошло, она громко вскрикнула. Возможно, если бы сознание Фиски не было затуманено похмельем, она упала бы в обморок. А так она просто на некоторое время лишилась дара речи.

Когда к ней вернулась способность говорить, она произнесла нечто настолько маловразумительное, что Федору пришлось переспросить: